освещенного заходящим солнцем. В эти последние минуты умирающего дня солнечные лучи разгуливали по вершинам гор, создавая сказочную панораму быстрым смещением света и теней.
Никифор Владимирович снял фуражку, пригладил на крупной лысеющей голове седые волосы и улыбнулся хорошей, доброй улыбкой.
Подошел Нестеров со своими солдатами, генерал тут же приказал им сесть в кружок и разрешил курить. Пограничники в отделении Нестерова, как на подбор, все рослые, крепкие, в серых выгоревших гимнастерках, со светлыми, вытертыми от постоянного прикосновения рук ложами автоматов и карабинов. У солдата границы оружие всегда в его твердых, натруженных руках — и ночью и днем он на посту.
— Что же это вы, братцы, границу-то плохо охранять стали? — начал Никитин разговор с солдатами.
Ответом было молчание. Ни вздоха, ни несмелого шепота, ни движения. Цигарки уже дымили у всех курильщиков, а после слов генерала задымили еще гуще. Только некурящий сержант Нестеров осторожно кашлянул в кулак, отвел глаза, потом стал придирчиво осматривать солдатское снаряжение, желая предупредить даже самый пустяковый непорядок. Но все было заправлено крепко, добротно. Синеватым светом в вечерних лучах; поблескивали вороненые стволы карабинов. Нестеров гордился в душе, что именно его отделение обнаружило рацию, что к ним, а не к другим пришел генерал. Ведь генералы — не частые гости на их заставе.
— Все считали вашу заставу передовой, а что же на деле вышло? — продолжал Никитин. — На деле получилось, что вы пропустили лазутчиков на моторной лодке, с радиостанцией. Высадились они у вас под самым носом и ушли. Вот мы сидим здесь, курим, разговариваем, а вдруг где-нибудь на воздух взлетает завод или плотина, гибнет труд людей, а может быть, гибнут наши, советские люди... Как же так, братцы? Молчите? Позор ведь на всю округу. Из-за двух ротозеев приходится тратить теперь столько сил и средств. Упустишь врага — трудно его искать и ловить...
Бывают такие минуты — минуты крайнего напряжения, когда хочется не молчать, а громко крикнуть от боли душевной. Именно в таком напряжении находились сейчас солдаты. Всей заставе приходилось принимать позор за беспечность двух или трех человек. Никитин видел это по выражению солдатских лиц и знал, что они понимают все до конца. Он круто изменил речь и повернул течение своих мыслей в другое русло.
— Я ведь не хочу сказать, что все вы виноваты, — продолжал он глуховатым, спокойным голосом. — Вы много сделали, нашли рацию. Это уже большое дело. Сержант Нестеров, расскажите, как вы обнаружили радиостанцию?
— Слушаюсь! Я уже докладывал, что там был я не один. Рядовой Кудашев тоже участвовал.
— Расскажите все подробно, а другие пусть послушают, — попросил Никитин.
— Пришлось ползать чуть не на коленках. Сам капитан тоже вместе с нами рассматривал каждый камешек...
— Сколько же времени вам пришлось ползать? — поинтересовался Никитин.
— С самого того часу, как сюда прибыли. С самого утра. Вдоль берега шел я и мой напарник рядовой Кудашев. Другие обследовали скалы.
— Сразу же начали искать рацию?
— Имели такое предположение.
— Кто же первый выдвинул эту идею?
— Начальник заставы, он поставил задачу: произвести тщательный осмотр местности с миноискателем. Однако миноискатель пришлось оставить.
— Почему?
— Жужжит все время без толку. На берегу металла, осколков много. Капитан рассказывал, что тут сильные в Отечественную войну бои шли. Начали мы осматривать — каждый свое. Участок мне достался подходящий.
— В каком смысле? — перебил генерал.
— Камней разных много. Все пришлось переворотить. Сверху нависла скала, во время штормов камни с нее обсыпались, вот и образовались такие груды, на копешки похожие. Кроме того, когда наряды проходят, тоже обсыпают ногами, ну щебенка и течет по ложбинке, как по трубе... Вижу — одна кучка немного разворошена. В том месте наряды по берегу не ходили — там дальше обрыв, прохода нет. Осмотрел я эту копешку, заметил, что рядом с развороченным краем слишком аккуратно выложены камешки. И такими рядочками лежат, вроде как тут ребятишки играли и крестик на песке соорудили.
— А, может быть, тебе просто померещилось?
— Никак нет, товарищ генерал. Правда, сразу разглядеть было трудно. Камни разложены не часто, друг от дружки на расстоянии. Тут соображать надо, — увлеченно продолжал Нестеров. — Вы можете посмотреть. Мы оставили все, как было. Так приказал капитан. Раз, наверное, десять крутился я вокруг этого места и сначала ничего не заметил. Уйду и опять назад вернусь.
— Почему же так получалось? — допытывался Никитин.
— Сам не знаю. Еще раз проверяю и возвращаюсь. Как магнитом к этому месту притягивало. А потом, когда в последний раз подошел, пригляделся — и все мне открылось. Чую, что в точку угодил. Упал на колени и начал камни расшвыривать. Сбросил несколько, мелочь пошла, стал руками разгребать. Гляжу, ящик, рядом второй. Все стало ясно, аж у меня сердце захолонуло... Потом позвал капитана. Вот и все.
Генерал улыбнулся, приподнял с запотевшего лба фуражку. Сердце застучало радостными толчками. Чтобы успокоиться, он сунул руки в карман и, нащупав там несколько орехов, подумал: «Видно, стареть начинаю и сентиментальничать. Рановато еще в полсотню-то лет... А сержант — золотой парень. Что-то с ним надо сделать... Подойду и обниму крепко... Расцелуемся, как на свадьбе». Но Никитин отогнал эти мысли и тут же подумал снова: «А почему мы боимся проявить свои искренние человеческие чувства, зачем их сдерживаем? Мы бываем подчас щедры торжественным пустословием в поощрительном приказе, краснобайством и фразерством, сочиненным штабным писарем, а не видим живого человека, стыдимся по- отцовски обнять его, пожать ему крепко руку, а ведь это куда сердечней и лучше».
Думая так, генерал Никитин внимательно приглядывался к стоявшему рядом Нестерову. Он до глубины души был тронут его искренним, умным рассказом. Да мало ли он на границе видел таких парней с Севера, с Урала, из Сибири?
Никифор Владимирович вдруг выхватил руку из кармана и протянул Нестерову сухой, крепко сжатый костлявый кулак. Сержант ничего не понимал. Он стоял и недоуменно смотрел на руку Никитина.
— Да бери же! — нетерпеливо, но весело сказал генерал, пересыпая в ладонь сержанта каштановые орехи.
Это произошло быстро, и не все разобрались, что же произошло. Одним из первых заговорил Баландин, недавно переведенный в отделение Нестерова.
Когда генерал, пожелав солдатам успеха, ушел, он спросил шепотком:
— Чем же это, товарищ сержант, вас угостило начальство?
— Глядите-ка, да он орехов мне дал. — Нестеров разжал ладонь и показал.
— У-у! — разочарованно протянул Баландин. — А я-то думал. Может, награду какую... А то орешки, гы-гы... Их тут, этих орешков, хоть лопатой греби.
Слова Баландина, его хрипловатый смешок обожгли сердце Нестерова. Его рука с раскрытой ладонью так и осталась висеть в воздухе. Спохватившись, он медленно сжал пальцы в кулак и решительно шагнул к Баландину. Тот, заметив его сузившиеся глаза, попятился назад. Пробуя улыбнуться, в замешательстве спросил:
— Вы что, товарищ командир?
— Идите и становитесь в строй, быстро! — сдержав клокотавший в груди гнев, прошипел ему в лицо Нестеров.
Глава шестая
Плавно покачиваясь на поворотах, большая, синего цвета легковая машина шла по гладкому
