обернувшись, добавил: — Потом зайдите в кабинет коменданта.
Рокотов успел уже переодеться и побриться. Поскрипывая крепкими сапогами из яловой кожи, он быстро ушел в комнату материального обеспечения выписывать патроны и ракеты.
Рокотов был удивительно спокоен и до приторности, как показалось Пыжикову, тактичен и вежлив. Такой признак внимания к его персоне ничего хорошего старшему лейтенанту не сулил.
Пыжиков поздно вечером возвращался из комендатуры на квартиру, где решил после тяжелого и утомительного разговора с начальником штаба отдохнуть и отоспаться. Пришлось писать длинное, на нескольких страницах, объяснение. Писалось тяжело, трудно, признание ошибок перемежалось в нем с настойчивым оправданием себя.
— А вот об этом вы зря так пишете, — читая написанное, замечал Рокотов. — Это не объяснение, а приговор самому себе. Тут вы снова ударились в крайность. Все, что вы написали, оставьте на память, а для штаба напишите только о сути дела, покороче, не больше чем на одной странице.
— Пусть останется так! — мрачно настаивал Пыжиков.
— Нет. Такое сочинение я принять не могу. Напишите, как я вам говорю, — уже требовал Рокотов. — А то, что вы написали, годится для дневника, в назидание самому себе. Зачем же вашу душу подшивать вместе со штабными документами?
— Мне, товарищ майор, безразлично: дыроколом проткнут или...
— Опять фразы? Оставьте, Пыжиков. У нас с вами деловой разговор. Напишите так, как нужно. А выводы сделают другие — в данном случае командование.
— Генерал Никитин сказал, что меня, наверное, будут судить, — бойко сказал Пыжиков, раскуривая папиросу.
— Я не знаю, что вам сказал генерал Никитин, но мне он только что звонил и приказал взять вас на розыск нарушителей.
Пыжиков качнулся на стуле и выронил из рук горящую спичку. Наклонившись, поднял ее и положил в пепельницу.
— Я только что ехал с ним вместе, в его машине, он... — Старший лейтенант, протянув руку, мял над пепельницей скомканный окурок и не находил слов. — Странное решение... — наконец выговорил он.
— Ничего странного. Группа сержанта Нестерова обнаружила вторую радиостанцию. Там же нашли большое количество советской и иностранной валюты, запасное оружие, драгоценности, в том числе тридцать золотых часов. Вся прилегающая к морю местность теперь окружена еще более плотным кольцом. Операция принимает большой размах. Нужны люди. Ответственность ложится на всех. Выедем вместе рано утром. Быстро перепишите объяснение и ступайте отдыхать. Скажите дежурному, где вы будете находиться: за вами утром заедет машина.
— Слушаюсь! — недоуменно и радостно вскочил Пыжиков.
Рокотов снял трубку и стал куда-то звонить.
Старший лейтенант зашел в комнату дежурного. Он уже немного успокоился и за полчаса написал новое деловое объяснение.
...Весной в приморский городок приезжала мать Петра и снимала комнату у вдовы Марии Дмитриевны Селиховой, которую рекомендовала московская знакомая. Встречаясь здесь со своей добрейшей мамашей, Петр проводил время в свое полное удовольствие: ел жареных курочек, разные сдобные кулебяки, попивал отличное сухое вино из погребка Марии Дмитриевны. Хозяйка и мать крепко подружились. На прежнюю дачную квартиру и направился теперь Петр. Там, у Марии Дмитриевны, можно было после суровых передряг найти покой и немного отдохнуть.
Петр шел узким глухим переулком, ведущим к берегу моря. В темной зелени садов мерцали огоньки, где-то в фальшивом визге скрипок с заигранной пластинки стонал саксофон. Звуки его нагоняли тоску. Весной по этой улочке Петр шел с матерью, провожая ее на вокзал. Она вытирала надушенным платочком полные дряблые щеки и плакала, как казалось ему, без всякой причины. Вот сегодня ей было бы над чем поплакать! Пыжикову хотелось застонать, взвыть, хотелось говорить кому-нибудь сердечные, полные откровенности, искренности и жгучей обиды слова о том, что он, не окрепнув, сломался, не расцветя, завял на далекой заставе, около пропахшего рыбой заводишка. Завянет там бесплодным пустоцветом и Настя, если не вытащить ее на яркий свет, в Москву или Ленинград, если не показать людям ее озорную, броскую красоту бойкой казачки.
«Кончилось бы уж все это поскорее, пусть выгонят — сам давно добиваюсь, чтобы уволили. Женюсь тогда и вытащу отсюда Настю...» С такими мыслями Пыжиков подошел к калитке. Над садами нависла черная южная ночь, мрачно перемигиваясь желтоватыми, точно кошачьи глаза, звездами. Где-то близко, в мутной темноте притихших деревьев, беспокойно шумел морской прибой. С заросшей виноградником веранды почему-то лился тусклый синий свет. Он мягко падал на садовую зелень, едва освещая приютившийся здесь одноэтажный домик. За стеклом, сквозь марлевые занавески, Петр увидел силуэты людей. Открыв дверцу калитки, он подошел ближе и разглядел двух сидящих за столом мужчин. Постукивая вилками, они ужинали. Значит, комнаты были сданы. Да и мог ли он в этом сомневаться? Курортный сезон был в самом разгаре, и, конечно, предприимчивая домовладелица Мария Дмитриевна не упускала случая, чтобы заработать. Не только комнаты, но и сараишки, кладовые занимались «дикими» курортниками нарасхват, шли по самой высокой цене. Петр в нерешительности остановился. Нехорошо было беспокоить людей, тем более, когда они так по-домашнему мирно беседуют, даже слов не слышно, и аппетитно, очевидно, после купания, ужинают... Только бы увидеть Марию Дмитриевну. Она-то уж устроит его, как полагается. Петр бесшумно прошел в кухню, но там, как и в других комнатах, было темно. Вернувшись к веранде и постояв у крыльца, он, наконец, решился постучать. Разговор сразу же смолк, но дверь пока никто не открывал. После короткой паузы и едва слышного шепота кто-то грубоватым голосом спросил:
— Кто там?
— Мне нужна хозяйка дома, Мария Дмитриевна, — ответил Пыжиков.
— Ее нет дома, — раздался прежний, с кавказским акцентом голос.
— А где же она? — с огорчением спросил Петр.
— Вышла куда-то. Должно быть, к соседям. Что ей передать? — явно желая отвязаться от пришедшего некстати гостя, спросил тот же голос.
— Спасибо. Я ее подожду, — ответил Петр.
Его начал раздражать неприветливый голос мужчины и полумрак на веранде, таинственный и приглушенный шепот. «При таком свете можно подавиться костью или проглотить муху, — зло подумал Пыжиков. — Почему я должен тут стоять? Не только не приглашают войти, а даже не желают взглянуть, кто пришел...»
— Разрешите войти? — подумав обо всем этом, спросил он настойчиво и не очень вежливо.
Его решительный тон сразу подействовал.
— Да, да. Пожалуйста! — медленно открывая дверь, далеко не радушным тоном встретил его мужчина с крупным горбатым носом и с широкими темными бровями. Увидев офицерские погоны и фуражку под цвет окружающей веранду зелени, мужчина на секунду замер. Правая его рука крепко держала дверь, словно намереваясь захлопнуть ее перед самым носом Пыжикова, левая была занесена назад, к бедру. Если бы Петр был внимательней, он бы заметил, как пальцы лежащей на бедре руки мелко дрожали.
Второй мужчина, в белой тенниске, почему-то быстро вскочил и скинул с абажура лампы полотенце. Ярко брызнул электрический свет и заиграл на стенках, выкрашенных в голубой цвет, на оконных фрамугах, на столе, где лежали в веревочной сетке две дыни и рядом с ними поджаренная курица. Под абажуром вихорьком закружились ночные бабочки.
— Эти ночные гости опять налетели, — глядя на бабочек и поглаживая гладко выбритую с высоким лбом голову, спокойно проговорил мужчина в белой тенниске. — Милости просим, товарищ офицер, к столу. Скоро хозяйка придет. Вы что, ее родственник?
— Просто знакомый. Недавно мать здесь комнату снимала.
— Мы тоже курортные, порхаем как эти бабочки... Смотрите, сколько всяких букашек на огонек летит, вроде нашей мошкары на Урале.
Высоколобый оказался более приветливым и радушным, чем большеносый кавказец. Засунув руки в карманы, он исподлобья наблюдал большими круглыми, мутно блестевшими, как у свирепого быка, глазами. По его взгляду было видно, что он сердит и недоволен. Визит офицера смутил их обоих, явно нарушив
