— Вместе к ней зайдем, навестим ее.
— Можешь сходить.
— А ты не собираешься?
— Нет. Не знаю...
— А я хочу разыскать ее. Да и расспросить надо кое о чем. Она ведь здешняя. У них, наверное, и молока можно добыть. У родителей, поди, корова есть. Как ты думаешь?
— Не спрашивал, не интересовался, — бросая в костер щепочки, ответил Петр. — Что это тебя на молочко вдруг потянуло?
— Консервы так надоели, что смотреть не могу. С удовольствием выпил бы сейчас целую крынку молока да еще из рук такой хорошенькой девушки, как Настя.
— Давно ты заметил, что она хорошенькая?
— У меня есть глаза.
Пыжикову и в голову не приходило, чтобы черствый, оказенившийся начальник заставы Ромашков, каким считал его Петр, мог заглядываться на девушку, которую он, Петр, наметил себе в жены. «Если и есть у тебя глаза, милый друг, то ты все проглядел!», — рассудил про себя Петр.
Глава двенадцатая
К Дубовикам подошли перед вечером. В порядке разведки Ромашков прошелся по проселку и решил заглянуть в крайнюю, огороженную свежим частоколом хату. Адреса Насти ни у кого не спрашивал, а просто завернул потому, что увидел коровник. В этой недавно срубленной избушке он и решил заказать для солдат молока.
Михаил открыл калитку, отмахнулся от яростно лаявшей дворняжки и вошел в распахнутые настежь двери сеней. Осторожно переступив порог, он попал в кухню и остановился перед занавеской. Дальше была вторая комната, откуда доносился знакомый певучий голос. Не узнать его было нельзя, да и занавеска была отдернута, около кровати виднелись стройные загорелые женские ноги.
Услышав свирепый лай Косматого, Настя решила посмотреть, кто там пришел. Оставив братишку на кроватке, она быстро повернулась. Рядом за занавеской стоял капитан Ромашков. Словно желая защититься от неожиданного гостя, Настя подхватила Миколку на руки. Ребенок, обняв ее смуглую шею, прижался к горячему плечу, закрывая своим маленьким тельцем высокую, затянутую розовым лифчиком грудь. От волнения Настя забыла, что она не в кофточке, а Михаил не вспомнил, что надо поздороваться. Он стоял в дверях как вкопанный и широко раскрытыми строгими глазами смотрел на рассыпавшиеся по плечам волосы, на крепкую фигуру девушки в короткой юбке с маленьким ребенком на руках.
— Извините, — в замешательстве проговорил капитан Ромашков, не двигаясь с места. — Я, честное слово, совсем не знал...
— Ну, что там! Проходите, — перекладывая мальчика с руки на руку, ответила Настя и, косясь на братишку, добавила: — Вы нас извините, мы никого не ожидали, мылись и ничего не прибрали.
Большие синие глаза девушки светились радостью. До этого их осветил счастьем любимый Миколка, а сейчас — широкобровый, как мальчишка, растерявшийся офицер в запыленной, выгоревшей гимнастерке, в потертых ремнях.
— Да проходите же! Садитесь, Михаил... Не знаю, как вас по батьке-то...
— Спасибо, успею... Вы пока оденьтесь, я выйду и там подожду, — пятясь к двери, ответил Михаил.
— Ох, маменька родная! — засмеялась Настя. — Вы на меня уж не смотрите, — она покраснела и отвернулась. — Возьмите и лучше подержите вот этого маленького, он у нас мужчин очень любит.
Настя сунула ему на руки мальчика, который уже давно смотрел пытливыми, любопытными глазенками на блестевшие пуговицы и погоны и, охотно перейдя к смущенному Михаилу на руки, тут же начал трогать их пальчиками. Парнишка, как и все здоровые деревенские дети, был общительным и спокойным.
Настя быстро накинула на плечи простенькую лимонного цвета блузку и, торопливо застегивая на груди пуговицы, словно оправдываясь, говорила:
— Это все Миколка забрызгал меня. Хоть целый день будет сидеть и плескаться в тазике. Такой карасик!
— Он и похож на карасика. Какой толстячок! — оправившись от смущения и ловко держа на руках мальчика, сказал Михаил. Он привык нянчиться с сестренками с самого раннего детства. — Чей же это такой хлопчик?
— А вы как думаете? — лукаво посматривая на гостя, в свою очередь спросила Настя.
— Может быть, ваш...
— Конечно, мой! А чей же? — не дав ему договорить, опередила Настя.
— Ваш еще на березке растет, — пошутил Михаил.
— Это почему? Почему у меня не может быть такого хлопчика? — смело играя глазами, спросила Настя.
— Мало ли что... — смутился Ромашков, пытаясь разгадать смысл ее ответа. «На самом деле, а почему не быть у нее этакому голопятому богатырю?»
— Раз не верите, то давайте его сюда. Иди, Миколочка, ко мне. Ты ведь мой, да?
Мальчик гугукнул что-то свое, протянул ручонки. Настя с врожденной женской умелостью взяла его и прижала к груди. Она целовала его пухлые щечки, глаза, а Миколка всей пятерней хватал ее за нос и звонко смеялся.
— А вы садитесь! — бросив на Михаила мимолетный, но значительный взгляд, проговорила Настя.
— Спасибо.
Ромашков устало присел на стул и снял с головы фуражку. Умиленный этой простой житейской картиной, он немножко размяк, расчувствовался и на какие-то минуты забыл о своей трудной работе. Ему сейчас приятно было глядеть на девушку, чувствовать ее радостное волнение, которое передалось и ему.
В окно был виден молодой, образцово разделанный сад. Вечернее солнце освещало среди пестрой листвы крупные румяные яблоки и сизые сливы. Над грядками круто склонились тяжелые шляпы подсолнухов, которые, покачиваясь, словно заглядывали на круглые пестрые арбузы и золотом отливающие зрелые дыни. Все вокруг здесь было необычайно свежим и радостным. И эта ласково шелестящая зелень в саду, и только что выкупанный Миколка с румяными, как яблоко, щеками в горнице, и чистая скатерть на столе и, самотканые половички, и аккуратно сложенная посуда в новом буфете. А смастеренная чьими-то умелыми руками люлька с детской подушечкой казалась особенно уютной и милой. Но самым дорогим для Михаила была притихшая, баюкающая ребенка Настя.
— Как это вы у нас очутились? — спросила девушка, покачивая в люльке Миколку.
— Случай такой выпал... Вот я и решил зайти и на вас посмотреть. — Ромашков любил говорить правду сразу. Слова вырвались сами и прозвучали как признание.
— А теперь я ни за что не поверю. Как это вдруг... — Настя отвернулась и опустила глаза.
— Поверьте. Я все время думал о вас. После той встречи у Евсея Егоровича... Вы меня должны извинить... Я тогда нехорошо с вами разговаривал.
— Но я тоже не лучше, — не поднимая головы, ответила Настя. — Мне потом стыдно было.
— На мою грубость вы просто ответили хорошей насмешкой, — перекладывая на столе с места на место фуражку, проговорил Ромашков.
— Глупо, очень глупо вышло! Но я на самом деле тогда очень боялась... Сейчас везде кабаны да медведи бродят. Я тогда встретила двух людей, так перепугалась, — чуть преувеличивая свой страх, говорила Настя.
— А что за люди?
— Да так, курортники какие-то... Угостили меня дыней... Хотите арбуза или дыни?
