господу богу. А кто его бог? Может быть, сработанный по последнему слову техники автоматический пистолет, из которого он дважды выстрелил в кричащую девочку. Она, как большая белая птица, взмахнув ручонками, тоненько вскрикнув, сначала присела, а потом, перевалившись с боку на бок, затихла около стены. Все это произошло мгновенно и на глазах у окружавших хату солдат и офицеров. В эту минуту было трудно сдержать закипевшее чувство гнева. В кухне раздался звон разбитого стекла. Кто-то вышиб оконный переплет очередью из автомата. Находясь в горнице, где ползал по полу плачущий Миколка, бандит резко повернул голову, оглянулся и увидел прыгнувшего в окно пограничника, который, мелькнув зеленой фуражкой, скрылся за массивной русской печкой. Короткая, но хлесткая очередь вывела на потолке расщепленный узор. Яркая вспышка из вздрагивающего ствола автомата ослепила бандита. Выстрелив наугад, он попал в край печки и попятился назад, а там ловко выпрыгнул через окно во двор. Притаившись за угловым выступом сруба, он продолжал стрелять. На предложение сдаться беспорядочно бил в ту сторону, откуда слышался голос. Но голоса уже раздавались и спереди от сарая, и сбоку от изгороди, где плотной цепочкой лежали пограничники, и из хаты, которую уже заняли прыгнувшие в окно солдаты. А сержант Нестеров, пробравшись на четвереньках в горницу, подхватил на руки испуганного Миколку и укрылся с ним за печкой. Унимая всхлипывающего мальчика, сержант ласково говорил:
— Ну что ж ты, парнишечка, ревешь-то, хватит, браток. Ты же солдат будущий... Подрастешь, тогда сам защищаться научишься.
Миколка успокоился и притих.
— Убили сынку моего, уже не кричит! Боже мой! — пытаясь выйти из сарая, плакала Лукерья Филипповна.
Но старший лейтенант Пыжиков ее не отпускал. Она и не подозревала, что маленькая Валя, свернувшись клубочком, лежит возле сеней.
— Успокойтесь, мамаша. В доме уже наши. Помогут, — говорил Петр.
— А откуда ж стреляет тот бандюк? — с трудом сдерживая дрожащие губы, спрашивала Лукерья Филипповна.
— Здесь стоит, бьет из-за угла. Потерпите, мамаша, немножко. Мы его сейчас... «Пришла пора, пришла пора ответить», — мысленно повторял Петр. Он распахнул дверь сарая и выскочил во двор.
Перед глазами притаившегося за углом Сапангоса, на расстоянии каких-нибудь пятнадцати шагов, вдруг выросла фигура офицера с пистолетом в руке.
На какую-то долю секунды Сапангос растерялся.
— Бросай оружие! А ну, гад! — громко и ожесточенно выкрикнул Пыжиков.
В ответ на его слова звучно щелкнул выстрел. Петр почувствовал, как рвануло и обожгло левое ухо и что-то теплое потекло за воротник гимнастерки.
— Оружие, бандит! — резко метнувшись в сторону, повторил Пыжиков еще громче и нажал на спусковой крючок пистолета. Выстрелы грохотали один за одним. Помня приказ, Петр стрелял врагу под ноги. Сапангос же с быстротой фокусника перезарядил пистолет. Он, видимо, догадывался, что его хотят взять живым, и старался держаться до конца. Но все же, пока он вкладывал новую обойму, Петр успел укрыться за другой угол хаты. Пули Сапангоса прошли мимо.
Время исчислялось минутами. Капитан Ромашков, окружив дом и сад, едва успел выдвинуться с сержантом Батуриным к сараю.
Увидев, что Пыжиков выскочил из дверей и открыл стрельбу, Ромашков приказал Батурину пустить овчарку. Но она закапризничала и сразу не пошла. Только после ласковых уговоров, уже с третьей попытки, собака бросилась на врага. Она сшибла горбоносого с ног и покатилась с ним в грозно урчащем клубке. Сержант Батурин еле оттащил рассвирепевшую овчарку от ошеломленного бандита, а подоспевшие солдаты схватили его в свои крепкие руки.
Капитан Ромашков и майор Рокотов осторожно подняли Валю и отнесли в хату. У нее в двух местах было прострелено плечо. Ее быстро перевязали и отправили в поселковый медпункт в бессознательном состоянии. Настя все время не отходила от матери, стараясь привести ее в чувство.
С забинтованной головой и шеей, Петр сидел на крыльце и неподвижно смотрел на залепленные грязью сапоги. Надо было их протереть, почистить, но не хватало сил.
— Это ты, Михаил? — узнав вышедшего из сеней Ромашкова по звуку шагов, не оборачиваясь, спросил Петр.
— Да, — присаживаясь рядом, ответил Ромашков. — Тебя сильно задело? — спросил он после тягостной паузы.
— Нет, пустяки... Девочка будет жива?
— Да, конечно. Пробита мягкая ткань, заживет быстро.
— Вот у меня уже никогда не заживет, никогда!
— Сам же говоришь, что пустяки!
— Клочок уха не в счет. Совесть... Если бы не овчарка...
— Брось ныть!
— Вы что, товарищи дорогие, опять, как вчера, сказки рассказываете? — строго проговорил подошедший майор Рокотов.
Он только что обыскал захваченного диверсанта и приказал готовить его к отправке.
— Сказка у нас, видно, долгая, — невесело усмехнулся Петр.
— А вы, старший лейтенант, действовали молодцом! Только рисковать-то зря не надо. Это уже было ни к чему, — сказал Рокотов. — Но все обошлось хорошо — и зверь схвачен опасный...
Шум и выстрелы разбудили и привлекли к хате Богуновых много людей. Здесь были лесорубы, женщины, дети. Они с затаенным любопытством смотрели на солдат в зеленых фуражках и тихо переговаривались. Родственников и знакомых, по просьбе Насти, пограничники пропустили в дом. Женщины, всплескивая руками, вздыхали и сокрушенно покачивали головой. Мальчишки вертелись около солдат и выпрашивали стреляные гильзы.
— А на бандюка можно посмотреть? — спрашивал у Нестерова сероглазый пацан лет десяти в смятой солдатской пилотке, с самодельным деревянным револьвером в руке. — Он очень страшный, да?
— С рогами и хвостом, как метелка, — отшучивался Нестеров. — За этот хвост мы его и схватили.
— Ну да! Его Настя Богунова в сарай заперла и до вас побигла... Так или не так?
— Немножко не так.
— Ей орден дадут?
— Обязательно дадут, — подтвердил Нестеров. — Ты давай, дружок, потише. А то машешь своим пистолетом, мало ли что может случиться... Подстрелишь еще кого-нибудь.
— Так нет, — успокаивающе и разочарованно ответил мальчишка, — это же игрушка, я из полена его выстругал. Вот у тебя — это да! — с завистью посмотрев на автомат сержанта, он отошел к своим товарищам, которые ползали вдоль изгороди и разыскивали стреляные гильзы.
— Вот так я и выпустил их, — говорил Петр Рокотову и Ромашкову. — Ночевал с ними под одной крышей, сидел за одним столом, думал только о своей беде, а она была рядом со мной. Так я утерял бдительность, а может быть, не имел ее никогда? — Петр замолчал и низко опустил укутанную бинтами голову.
Хмуро молчал майор Рокотов. Ни слова не проронил и капитан Ромашков.
А вокруг было свежее, чистое утро. Над горами поднималось солнце. Вдоль изгороди шуршали своими лопухами перепутанные плети тыкв, к горячим солнечным лучам поднимали круглые шляпы подсолнухи. Поваленный кем-то, пригнутый вниз молодой тополь вдруг стройно выпрямился и стряхнул с зеленых израненных листьев мутные, загрязненные капли дождевой воды. Обновленный дыханием жизни, он еще робко и трепетно дрожал, осторожно пошевеливая гибкими изуродованными ветвями. Наступили новый грядущий день и новая жизнь.
А Пыжиков знал, что теперь уже его в войсках не оставят, если бы он даже захотел остаться.
Спустя два месяца, вручая Лукерье Филипповне медаль «За отличие в охране государственной границы СССР», генерал Никитин крепко пожал ей руку и сказал:
