Микешка начинал противоречить и огрызаться. В его сознании хозяин все еще оставался рыжим, взбалмошным Митькой, который только благодаря случаю вытащил свой билетик счастья…
– С кем ты разговариваешь, я тебя спрашиваю? – кичась перед инженером, приставал к Микешке Митька.
– С золотодобывателем и продавателем, его превосходительством господином Степановым… Вот так и буду тебя называть, – с издевкой ответил Микешка, теряя терпение.
Митька еще пуще разгневался.
– Помолчи, кобылий урядник, да погоняй без рассуждениев, а то вдоль спины кнутом перекрещу!
– Ну, кнут-то пока я в руке держу, Митрий Лександрыч… хозяин-барин, как говорится…
Обидные слова бывшего товарища больно задели Микешку. Сжимая в кулаке обвитое тонким ремешком кнутовище, решил было стегнуть по лошадям, но сдержался, только щелкнул хлыстом и, тронув вожжами, поехал легкой, перевалистой рысью. Микешка с детства привык любить и жалеть коня, как самого верного друга. Потому и пошел в кучера, да и привлекла на первых порах Митькина доброта. От бессонной ночи, безалаберной езды, от пьяного Митькиного куража, от разлада с Маринкой тяжело и горько было на душе у Микешки. С грустью вспомнил он, как в разгар весны, когда травы от легкого ветерка начинают шевелиться и словно шептаться на разные голоса, выходил он с табуном на широкий степной простор. Много знает Микешка разных степных трав. Как приятно растереть на ладонях иван-чай, душистый шалфей, чабрец, сорвать пучок желтоватой кислятки, поднести его к губам трехмесячного жеребенка или приманить брыкливую озорницу с белой звездочкой и поймать за теплую шею. А как хорошо лежать на пригретой солнцем земле или промчаться по степи на диком коне!
Раздумье Микешки прервали звуки дорожных колокольчиков и глухой топот конских копыт. Микешка оглянулся. Пара больших коней рыжей масти катила экипаж. Позади ехала повозка и маячили двое верховых на таких же рослых серых конях. Чубатый, с красным лицом кучер, догнав степановский тарантас, крикнул:
– Эй, любезный! Сколько верст осталось до Шиханской?
– Пятнадцать будет!
– С гаком?
– Не мерил, – ответил Микешка и придержал коней.
– Ну что еще? Кто там? – встревоженно закричал Митька. Разбуженный его криком Шпак вздрогнул и в полусне часто заморгал.
Сопровождавшие экипаж верховые, плечистые, вислоусые казаки в серых косматых папахах, молча поклонились, сдерживая разгоряченных коней.
Из экипажа высунулась женщина в зеленой шапочке. Прищурив глазки, она рассматривала попутчиков. Потом вдруг, замахав рукой, крикнула:
– Боже мой! Кого я вижу! Петр Эммануилович!.. Неужели это вы?
Шпак продолжал спросонья хлопать глазами и ничего не мог сообразить, да и трудновато было думать после нескольких бутылок выпитого вина.
– Чего же вы, голубчик, старых знакомых не хотите признавать? – улыбаясь дерзкими зелеными глазами, спросила женщина.
– Зинаида Петровна!.. Нет, нет, я даже сам себе не верю! Может быть, продолжается чудесный сон?
Петр Эммануилович выпрыгнул из коляски и бросился целовать у Зинаиды Петровны руки. Согнув спину, он застыл в каком-то оцепенении. Не то он прятал свои глаза, не то был сильно взволнован неожиданной встречей.
«Что это он перед ней гнется, того и гляди спину переломит?» – с неприязнью подумал Митька, тоже вылезая из тарантаса.
– Ах, вот кто еще мой попутчик! – с удивлением воскликнула Зинаида Петровна. – Здравствуйте, милый степной богатырь, здравствуйте! Это сам господь бог сжалился надо мной и послал вас, – неустанно щебетала Зинаида Петровна, лукаво посматривая на растрепанные Митькины волосы, огнем горевшие при утреннем солнце. – Днем ехать жарко, так мои изверги ночью нас везут. Уморили! Я и спать хочу, и пить, и кушать… Слушайте, господа! Давайте-ка устроим маленький пикничок. Ехать еще порядочно. Подкрепимся на воздухе! Дашенька! Ты проснулась?
– А я, Зинаида Петровна, давно не сплю, – раздался из экипажа приятный женский голосок.
Вместе с Печенеговой из экипажа легко выпрыгнула молоденькая девушка с припухшими от сна голубыми глазами, повязанная беленьким измятым платочком. Когда экипажи свернули от дороги в сторону и остановились, Даша подошла к повозке и стала вынимать из-под козел какие-то свертки и бутылки, укладывая все это прямо в густой ковыль.
Верховые спешились в сторонке и отпустили подпруги у коней. Микешка хлопотал около своих лошадей. Свернув из сухого ковыля жгут, смахивал с лошадиных крупов серый налет пыли. Даша при помощи кучера разостлала на траве ковер и скатерть, расставила тарелки с закусками и бутылки.
У экипажа кто-то крякнул и громко рассмеялся. Микешка обернулся. Даша из темной бутылки наливала вино в синюю чашку и угощала казаков и чубатого кучера. Те выпивали, разглаживали усы и благодарили. Даша посмотрела на Микешку, в одной руке держа бутылку, в другой чашку, направилась к нему.
– Не хотите выпить немножко? – спросила она нежным, певучим голосом.
Микешка вдруг так растерялся, что выронил из рук ковыльный жгут.
– Это не крепкое, хорошее вино, – наполняя чашку розовым вином, проговорила Даша.
Взгляд ее больших, смелых глаз был ласков. Вьющиеся волосы густыми прядями лежали на открытой нежной шейке и спадали на стройные плечи.
