там тебе дьявол подсунул?
– Знаешь кого? – закатывая глаза, продолжала Липушка. – Маринки Лигостаевой мужа, Родиона Матвеича Буянова с компанией.
– Воображаю это компанство, – покачивал головой Доменов. – Он, говорят, пить начал, как зверь…
– Врут. Не перебивай. Он такой симпатичный и как ангел красивый! Ну, значит, поздоровались. Подхватили они меня под руки – и в залу…
– И ты пошла? – Лицо Авдея начинало розоветь, словно отхлестанное крапивой. Сузившиеся глазки подернулись кровавыми прожилками.
– Да разве вырвешься? Налетели, как воронье…
– Кто же еще-то там был?
– Больше купцы и офицерье.
– Самые пакостники!
– Ну уж это ты зря! Очень вежливые и обходительные люди.
– Знаю я этих голубочков!..
– Ну а тебя я тоже, младенца, знаю… Ты всех готов в одной куче с кизяками смесить. Выпили, повеселились…
– А потом кататься поехали? – с трепетом с голосе допытывался Авдей Иннокентьевич.
– Само собой…
– Дальше, дальше что было…
– Стал меня Родион Матвеич к себе в гости звать…
– Ты поди и рада стараться… Ах, дурак я, дурак! Скажи, пошла или нет? – спрашивал Авдей, чуть не плача от окаянной ревности. – С огнем, Олимпиада, играешь! Гляди у меня!
– Гляжу, миленочек… Как херувим чиста… Я, говорит, для вас на весь город бал устрою. Налью в ванну шампанскова, – помнишь, как ты мне рассказывал?
– Да мало ли я что тебе врал? Ох господи! Ну?
– В ту, говорит, самую ванну, из которой сбежала моя венчаная жена…
– Своя сбежала, так он чужую поймал… От дураков всегда жены бегают. Ну погоди, подлец, я тебе покажу ванну, ты у меня белугой завоешь! Напрочь разорю, в землю вколочу и ногой растопчу! – яростно гремел Доменов. – И ты поскакала?
– Да что ты, миленок! Я еще с ума не спятила… Сказала, что пойду переоденусь. Вошла и на ключ заперлась…
– Стучались поди?
– А то нет? Целый час за дверью скребышились, умоляли… А я разделась да баиньки…
– Ой, врешь? – видя лукаво прищуренные глазки жены, грозился Авдей кулаком с рубиновым на большом пальце перстнем.
– Значит, не веришь?
– Убей, не верю! Усы готов себе изжевать, сердце вырвать… – признался Доменов.
– Хорошо, миленок… Вот уеду назад – и пропадай ты тут со своей родней!
Олимпиада вскочила, сбросила с плеча его волосатую руку и стала торопливо закутывать голову в дорогой оренбургский платок, распахнув полы боярской шубы, заправила под высокую грудь роскошные кисти шали.
Авдей молча следил за ее красивым, разъяренным от незаслуженной обиды лицом, полыхавшим нежным, молодым румянцем.
– Ой будя, Оленушка! – не выдержал Авдей. – Вот тебе целый домище, живи и наслаждайся, а меня, балбеса, прости и люби. Я тут без тебя знаешь каких делов натворил…
– А что за такие дела? – насторожившись, спросила она. – Говори, что еще натворил?
Олимпиада грозно выпрямилась. Заметив это, Авдей заговорил поспешно и радостно.
– Ты помнишь, Лапушок, когда мы с тобой были в Питере, я тебе подарил сто акций?
– Это такие зелененькие бумажки?
– Во, во, они самые! Ты еще выбранила меня за то, что спьяну двадцать пять тыщ рублев истратил…
– Еще бы не помнить. Хотел все полсотни отвалить, хорошо, что удержала.
– Вот и напрасно, мамочка. Ты знаешь, сколько сейчас стоят эти бумажки? Почти миллион рублей, поняла?
– Ой ли! С чего бы это? – У Олимпиады затряслись руки.
– А с того, что подпрыгнули неслыханно. Золото сотнями пудов снимают. Потому что в «Ленском товариществе» у дела стоят англичане со своими капиталами, да разбойник Кешка Белозеров – хозяева, не Ивашке Степанову чета! Думаешь, я тогда тебя послушал? Шалишь! – зарокотал Авдей. – Я тогда через маклера втихомолочку еще несколько таких пачечков приобрел… Дай-ка, лапочка, я с тебя шубу сниму.
