снежной завесе непогоды. Затаились под снегом россыпи, пустоты, лыжи гнутся лучком и глубоко тонут в мягкой перенове. В полдень свернули с прямого Удюма, пошли на подъем, и лямки не замедлили напомнить о себе. Укоротились шаги, взмокли спины. Под тяжелыми нартами будто притупились полозья. Поздно вечером мы добрались до знакомого ельника и тут расположились на ночевку. А снег сыплет и сыплет.
В полночь в ушелье прорвался ветер. Зашумел смутной тревогой разбуженный лес. Старые ели тесно сомкнули вверху густые кроны. В темносинем небе бесшумно дыбятся тучи, бросая на землю остатки снега.
Мы не спим. Ветер полощет борта палатки, прорывается в щели, забивает дымоход, дым из печки расползается по палатке, душит нас. Василий Николаевич и Александр встают, одеваются и долго стучат топорами, устраивая заслон для трубы.
– Кучум места себе не может найти, в снег зарывается. Как бы все это пургой не кончилось, – говорит Александр, плотно застегивая за собой вход в палатку и содрогаясь от холода.
– Пурги не должно быть, снег липкий, а кобель от мороза прячется, вишь, как студено стало, – возражает Василий Николаевич, разгребая в печке жар и подкладывая дрова. – Теперь не страшно, а вот захвати нас такой дурнодув на гольце, пожалуй, дали бы трепака, да еще и вприсядку.
Хотя пурга и не разыгралась, но погода наутро оставалась хмурой, тяжелой.
Подъем на перевал отнял у нас много сил, и день показался невероятно длинным. Натруженные плечи не расправляются, кровавые рубцы под лямками уже не рассасываются, а отяжелевшие ноги шагают по инерции.
К исходу дня мы с трудом добрались до места своей прежней стоянки. Редкие облака, подбитые снизу алым светом зари, неслись к морю.
Мы обратили внимание на Кучума: он сидел и, навострив уши, напряженно смотрел вниз по Мае.
– Какого лешего он там видит? – сказал Василий Николаевич, всматриваясь в сумрачную долину. – Разве медведь где шараборит?
Нигде никого не видно. А кобель, сделав несколько прыжков вперед, замер в напряженной позе, устремив глаза на край мари. В это мгновение из леса выкатился какой-то комочек и застыл черной кочкой. Кучум медленно повернул ко мне морду, как бы спрашивая: «Видите?» – и завилял хвостом. А комочек вдруг сорвался с места и запрыгал мячом по мари, направляясь к нам.
– Собака, – топотом произнес подошедший Василий Николаевич. – Откуда она взялась? Да ведь это мать! Ей-богу!…
Действительно, к нам мчалась Бойка. Кучум кинулся ей навстречу, мать и сын столкнулись и начали лизать друг другу морды. Затем Бойка, выгибая спину, прижимаясь к земле, почти ползком приблизилась к Василию Николаевичу. Не сводя с него своих умных глаз, она рабски ждала хозяйской ласки. Растроганный Василий Николаевич присел перед собакой, губы его расплылись в улыбке.
– Откуда это ты взялась, дуреха? Соскучилась… – ворчит он, обнимая Бойку, которая льнула к нему, лезла мордой под телогрейку, – и сколько в этих немых движениях нежности, доверия и преданности!
Потом Бойка бросается ко мне, лезет, в лицо, повизгивает, ластится, но уже несколько холодновато.
– Наши едут! – кричит Александр, показывая на лес.
По следу Бойки на марь выходят на лыжах Геннадий, за ним Улукиткан ведет караван.
– Радиостанцию везут, наверное срочное дело есть, – говорит Василий Николаевич, всматриваясь в приближающуюся группу.
– Знамо дело, по-пустому не погнали бы оленей по такому снегу, – заключает Александр.
Обоз подошел к палатке. Мы поздоровались.
– Далеко ли бредете? – спросил Василий Николаевич.
– Человеку даны ноги, чтобы он долго не сидел на одном месте, – спокойно ответил Улукиткан.
– Нет, вы только послушайте, – перебил его Геннадий. – Остановились мы километрах в двух отсюда за лесом. Оленей отпустили, снег утоптали под палатку. А Улукиткан говорит: «Однако, не ладно таборимся, наши близко ночуют». – «Как это ты узнал?», – спрашиваю. «Дым, – говорит, – разве не слышишь?» Понюхал я воздух, вроде ничем не пахнет, а он ругается: «Зачем с собой глухой нос напрасно таскаешь, давай запрягать, ехать будем». Я было стал отговаривать его: дескать, может, только показалось тебе, а он свое: «Надо ехать». Запрягли, тронулись, я впереди. Выхожу на марь, смотрю: действительно, палатка стоит, дымок стелется, понюхал – не пахнет. Когда уж вплотную подошел, только тут и учуял запах дыма… Вот ведь какой старик!
– Мой нос работает правильно, кругом слышит, а твой только насморок знает, – засмеялся Улукиткан и стал распрягать оленей.
– Какие вести? – нетерпеливо обращаюсь я к Геннадию.
– Неприятность с инструментом у Макаровой получилась. Дело, говорят, неотложное, Хетагуров вот уже дней пять в эфире не появляется, решили ехать искать вас. И еще есть новость: Королев вернулся из бухты, не хочет итти в отпуск, просится в тайгу… – Взглянув на часы, Геннадий забеспокоился: – Двадцать минут остается до работы. Александр, сруби две мачты, иначе мне не успеть.
Общими усилиями ставим палатку, натягиваем антенну. Улукиткан привязывает непокорным оленям чанхай [41] и отпускает всех на пастбище. Животные табуном бросаются к распадку, на бегу тычут морды по уши в снег, нюхают, ищут ягель и, перегоняя друг друга, скрываются в лесу.
– Орон [42] совсем дурной, всегда торопится, бежит, будто грибы собирает, – бросил им вслед ласково старик.
На западе померк последний отблеск заката, и в небе дерзко заискрились звезды. Луна, пересеченная белым рубцом, повисла холодным шаром в потемневшей синеве неба. В палатке душно. Запах отогретой одежды, портянок, свежей хвои смешался с запахом разопревшего человеческого тела. Геннадий забился в дальний угол и оттуда кричит в микрофон:
– Алло, алло, даю настройку: один, два, три, четыре… Как слышите меня? Отвечайте. Прием.
От раскаленной печи жарко. Василий Николаевич отстегивает вход, выбрасывает из печки горящие головешки. С нагретых лежек в испуге вскакивают собаки. Я достаю папку с перепиской и разыскиваю радиограмму Трофима.
«Прибыл в штаб, – пишет он. – Здоров, чувствую хорошо. Личные дела откладываю до осени. Разрешите вернуться в тайгу. Жду указаний».
«Почему он решил не ехать к Нине? – думаю я. – Неужели в их отношениях снова образовалась трещина? Мы ведь давно смирились с мыслью, что в это лето Трофима не будет с нами – и вдруг… Правильно ли он поступает?»
– Алло, алло, передаю трубку. – И, обращаясь ко мне, Геннадий добавил: – У микрофона начальник партии Сипотенко.
– Здравствуйте, Владимир Афанасьевич! Что у вас случилось? Где находитесь?
– Позавчера приехал к Евдокии Ивановне. Она лагерем стоит на гольцах севернее озера Токо. Неприятность здесь получилась: нити паутиновые провисли в большом
