деятельность, благо к тому времени ему уже удалось избавиться от возможной конкуренции со стороны его прежних единомышленников и стать единственным советником царя по вопросам веры и церкви.

Первым пострадал протопоп Логгин, арестованный по надуманному и абсурдному обвинению муромского наместника в июле 1653 года. Вступившегося за него протопопа Ивана Неронова арестовали через две недели и, обвинив в клевете на патриарха, водворили в Новоспасский монастырь. Протестовавшего против патриаршего произвола протопопа Аввакума сослали в Сибирь, а протопопа Данилу из Костромы лишили духовного сана. Следующей жертвой церковной реформы стал епископ Коломенский Павел, заявивший на церковном соборе о своем принципиальном несогласии с исправлением церковных книг и обрядов. Его ждало изгнание и заточение в небольшом монастыре Олонецкого края.

Вот после этих, пока еще точечных, репрессий как раз и состоялись обращение к Константинопольскому патриарху и уже известный нам ответ. Однако честолюбивого Никона, уверенного в своей непогрешимости, не устраивали полумеры и отсрочки исполнения задуманного им. Ему нужна была победа — победа скорая и безусловная. Нашлись и люди, поддержавшие его.

В 1655–1656 годах с помощью патриарха Антиохийского Макария и митрополитов Сербского, Никейского и Молдавского, оказавшихся в Москве, собор русских епископов после нескольких попыток утвердил-таки отлучение от церкви всех двуперстно крестящихся православных христиан, придав тем самым малозначащим разногласиям принципиальный характер и доведя церковь и все русское общество до раскола. Но странное дело, в качестве расколоучителей в историю вошел не Никон, растревоживший консервативный по природе своей русский народ, а сторонники древнеславянского благочиния, веками устоявшихся обрядов и привычных ритуалов. Хотя, по большому счету, все эти обрядовые разногласия и разночтения русских и греческих богослужебных книг можно было бы снять без излишней поспешности и с меньшими потерями. Для этого Никону нужно было проявлять не властолюбие и гордыню, а терпение и готовность к взаимопониманию, особенно в той враждебной атмосфере, которую он сам создал вокруг себя вмешательством в мирские дела и чрезмерной строгостью и требовательностью к служителям церкви. Но куда там! Разве он — Великий Государь (!) — мог снизойти до рутинной разъяснительной работы? Нет, ему нужен был результат: всё и сразу.

Но он просчитался. Дело в том, что Алексей Михайлович был уже не тем податливым семнадцатилетним юношей, из которого еще недавно можно было лепить все, что угодно. К этому времени он уже ощущал себя царем, военачальником и дипломатом, в свои неполные тридцать лет испытавшим восторг побед и горечь поражений. И как когда-то Дмитрий Донской примерно в этом же возрасте стал тяготиться опекой со стороны митрополита Алексия, так и Алексей Михайлович возревновал к своему вчерашнему «особенному другу», им же в пылу юношеской привязанности наделенному титулом Великого Государя. Царя уже не устраивала и концепция Никона, согласно которой христианское государство крепнет и процветает лишь при наличии богоугодной диады патриарха и царя, в которой патриарх ведал бы божественными аспектами человеческого общества, а царь — земными. Согласно этому учению духовное ставилось выше земного, а патриаршество — выше царствования.

Так оно на первых порах и было, но по мере возмужания царя, приобретавшего в военных походах новых советников и помощников, а также по мере «бронзовения» патриарха, наживавшего своим деспотизмом недоброжелателей и врагов, ситуация стала меняться. Она усугублялась еще и тем, что Никон и Алексею Михайловичу не очень-то уступал, обращаясь с ним как старший с младшим и не считаясь с его мнением. Так, он, с легкостью проклявший купца за представление в патриархию неправильного счета за поставленный товар, отказал царю (!) и не отлучил от церкви двух дворян, изменивших тому в Польском походе. Алексей Михайлович терпел-терпел, а потом его перестало устраивать положение послушного ученика, и он, конечно же не без подстрекательства бояр, захотел восстановить верховенство монаршей власти над всеми сферами жизни в своем царстве, в том числе и над церковной. Но, в отличие от патриарха, царь не бросался в бой сломя голову, так как был сторонником постепенного развития событий. Начал он с нелицеприятных замечаний по поводу нарушения патриархом некоторых церковных обрядов, потом он устроил ему разнос за то, что тот отказался назначить своею властью на Киевскую митрополию московского ставленника и тем самым усилить мирскую власть Москвы духовной властью Московской патриархии над вновь приобретенными верноподданными. За этим последовали мелкие, но обидные уколы патриаршего самолюбия: то его забудут пригласить на официальный прием, то обнесут за столом, то не пошлют традиционного подарка от царских щедрот.

Скандал разразился в июле 1658 года во время приезда в Москву кахетинского царя Теймураза. Патриарх не был приглашен на эту встречу. Тогда он послал своего приближенного князя Дмитрия Мещерского узнать, что происходит в Кремле. Однако того ждала неласковая встреча. Ответственный за проведение этого «саммита» окольничий Богдан Хитрово не только не допустили его в палаты, но и нанес побои. Никон потребовал наказать виновного, но Алексей Михайлович разбираться в этом конфликте не стал. Хуже того, вслед за этим инцидентом последовал отказ царя присутствовать на двух патриарших богослужениях, в которых он традиционно принимал участие, и запрет властолюбивому иерарху называть себя Великим Государем. Последнее, видимо, и должно было указать первосвятителю на истинные причины охлаждения отношений.

Трудно судить об истинных мотивах последующих действий патриарха, главное, что они не принесли ему ожидаемых им же результатов. А сделал он буквально следующее: то ли по примеру митрополита Геронтия (1473–1489), то ли подражая Ивану Грозному, он, не слагая с себя патриаршего звания, взял да и удалился в свой Новый Иерусалим, после чего наступило более чем восьмилетнее (!) церковное нестроение. К разочарованию царя, Никон, уходя из Москвы, не отказался от сана и продолжал считать себя действующим главой Русской церкви. Получилась парадоксальная ситуация: нового патриарха невозможно было избрать без участия Никона, так как могло наступить двупатриаршество, но и допускать Никона к участию в выборе преемника тоже было опасно из-за реальной угрозы появления на патриаршем престоле его двойника. Оставался последний путь — найти законные основания для отрешения патриарха от сана, чем царь и его окружение были заняты все последующие годы.

Сначала — в феврале 1660 года — была предпринята попытка доказать, что Никон по собственной инициативе покинул престол, а поэтому он уже не может считаться патриархом, принимать участие во внутрицерковных делах, в том числе и в выборе своего преемника. Созванный для этого специальный Церковный собор с участием греческих священнослужителей согласился с доводами обвинения, однако киевский монах Епифаний Славинецкий, самый известный в то время из русских ученых-богословов, представил возражения, с которыми Алексей Михайлович не мог не считаться, и отрешение не состоялось. Никон предложил свой вариант выхода из кризиса, сводившийся к неукоснительному соблюдению церковных канонов на предстоящих выборах, а также на своем личном участии в процедуре передачи высшей церковной власти. Но, как предполагают исследователи, бояре, боясь, что при личной встрече царь вновь может подпасть под влияние опального патриарха и попросит его остаться на престоле, убедили Алексея Михайловича обратиться за разрешением этой проблемы к восточным патриархам.

А пока суд да дело, на Никона было организовано массированное давление со всех сторон. Его имя перестало упоминаться во время церковных богослужений, а общение со светскими и духовными лицами резко ограничилось. Ранее приостановленные статьи Соборного уложения о Монастырском приказе заработали с новой силой, что привело к отмене ряда приказаний Никона об управлении церковными землями, вплоть до возвращения некоторых владений государству. Со стороны соседствующих с Воскресенским монастырем (Новым Иерусалимом) землевладельцев посыпались бесконечные жалобы по обвинению Никона в утаивании беглых крестьян и присвоении их земель. Для рассмотрения жалоб была создана специальная следственная комиссия во главе с князем Одоевским, которая в конечном итоге ограничила Никону свободу передвижения, заключив в келье Воскресенского монастыря. Без царя это, естественно, не обошлось.

Тем временем восточным патриархам были направлены новые «вопрошения», где в обезличенной форме излагалась московская ситуация и испрашивалось их мнение о том, как должны поступить Собор и царь с церковным иерархом, обвиняемым в оставлении своей паствы, незаконном стяжательстве, вмешательстве в мирские дела, чрезмерном честолюбии, оскорблении монарха. Всем было известно, о ком идет речь, поэтому мнения разделились. Патриархи Константинопольский (вскоре умерший Дионисий) и Иерусалимский (Нектарий) были настроены относительно миролюбиво. Они считали, что Никон был вправе защищать свои патриаршие права и протестовать против вмешательства светских властей в дела церкви, а

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату