новым русским текстом Рожновского и с отсутствием музыкальных речитативов: как и у Бизе, певцы просто произносят текст.
Мы с Ведерниковым озорства ради прозвали между собой Фельзенштейна Фельзенкамушкиным. В то время повсюду подчёркивался русский приоритет в открытиях и изобретениях. Отсюда родился анекдот: некий советский лектор в своей лекции высоко отзывался о великом учёном Однокамушкине. «Кто же это такой?» – спросили его удивлённые слушатели. «Как, вы не знаете? – возмутился докладчик. – Альберт Эйнштейн на самом деле был русским учёным, и его правильнее называть Однокамушкиным».
Мы же шутки ради превратили Фельзенштейна в полурусского – Фельзенкамушкина.
30 июля 1951 года в маленьком банкетном зале «Националя» был устроен прощальный банкет для «Фельзенкамушкина». Присутствовала наша начальница Кислова, я, замещавший заведущего отделом, и двое приглашённых – режиссёр Ю.А. Завадский и театровед М.М. Морозов, в детстве – Мика Морозов, некогда изображённый В.А. Серовым на его замечательном полотне.
Все пришли вовремя, но Фельзенштейны, жившие в той же гостинице, всё не появлялись. Прибежал встревоженный Ведерников: с фрау Фельзенштейн истерика, она отказывается идти на банкет, муж и Ведерников тщетно стараются её уговорить. Что же, пришлось ждать. Повадки фрау Фельзенштейн мне уже были известны: эта высокая, тощая и блёклая дама устраивала непрерывные сцены мужу.
Ожидавшие беседовали между собой. Морозов поведал, что бабушка его была египтянкой, отсюда у него также восточные черты лица. Завадский говорил, что завтра уезжает в командировку, оставляя вместо себя в театре А.Л. Шапса. Морозов спросил у Завадского, как проявляет себя его жена Бутомская, недавно назначенная завлитом в Театр Моссовета; Завадский сдержанно хвалил. Время шло, снова прибежал Ведерников с обнадёживающим известием: кажется, мадам смягчилась.
– А какова собой госпожа Фельзенштейн? – спросили у меня Завадский и Морозов.
Я, обозлённый, искренне ответствовал:
– Страшная мегера: ни рожи, ни кожи.
– Вот как? – удивились мужчины. – Что же она так себя ведёт?
Наконец явились заплаканная и припудренная жена режиссёра и сам режиссёр, смущённый и извиняющийся. Сели за маленький стол на семь приборов. Всё вроде бы пошло нормально, но вдруг мадам выскочила из-за стола, выбежала, за ней муж.
– М-да, характерец, – заметил Завадский. – Но насчёт внешности вы нас дезинформировали: дама очень интересная.
Оба старых жуира наперебой стали срамить меня: я-де ничего не понимаю в женщинах. Помимо прочего, заявлял Морозов, чувствуется, что у неё огромный темперамент.
Я никак не мог разделить их восторгов и оставался при своём мнении.
Вскоре темпераментная дама вернулась вместе с мужем, и банкет закончился гладко. Услышав от Завадского и Морозова щедрые комплименты, она даже заулыбалась и чуть расцвела.
1 августа Фельзенштейн с супругой отъезжал к себе в Берлин. Конечно, такая фигура была достойна самых почётных проводов, но – может показаться невероятным – олицетворять советскую общественность на вокзале должен был только я как представитель ВОКСа. Тут впору было бы обидеться Фельзенштейну, но ему было не до провожающих. Ещё издали я увидел на ступеньках вагона одинокую и грустную фигуру Ведерникова.
– Где Фельзенкамушкины?
– В купе, – печально махнул он рукой. – Она опять разыгралась, мочи нет.
Я принёс для мадам огромный букет каких-то белых цветов. Войдя в двухместное купе, я узрел безрадостную картину – смертельно расстроенного Фельзенштейна и бьющуюся в отчаянных рыданиях супругу.
Поздоровавшись со мной, режиссёр пытался внушить жене:
– Мария, послушай меня, Мария, прошу тебя, перестань: господин Федосюк пришел попрощаться с нами, цветы тебе принёс.
Наконец Мария подняла на меня злые, заплаканные глаза, я всучил ей букет. Обняв его обеими руками, она опять затряслась в горьких всхлипах.
Положение становилось неловким. Я вышел на платформу. Ведерников горестно сообщил:
– Вот так с самого утра. Едва удалось уговорить вещи сложить и на вокзал поехать.
Близился отход поезда. Мы пришли в купе, попрощались с растерянным режиссёром, поклонились не поднявшей лица плачущей Марии и с радостью покинули вагон. Поезд отправился.
На другой день в отделе мы рассуждали: что заставляет умницу, выдающегося режиссёра, за которого любая достойная женщина сочла бы за честь выйти замуж, жить с истеричкой, отравляющей ему жизнь и отвлекающей от творческой работы. Мария была не первой его женой, детей у них не было, к театру никакого отношения она не имела.
– Да, чужая семейная жизнь – потёмки, – заметил кто-то из нас. – Но чем-то она его держит.
Так я и не знаю, чем и как ещё долго держала Мария Фельзенштейна. Он умер в 1975 году. Неужели так и не расставшись с ней?
Леонхард Франк
Леонхард Франк
Делегация советских писателей, которую в 1960 году я сопровождал в поездке по ФРГ, 7 декабря прибыла в Мюнхен. Вечером 8 декабря в Кюнстлерхаузе состоялась встреча с ведущими западногерманскими писателями; пришли Кёппен, Рихтер, Штоль и другие. Но самой крупной фигурой на встрече был престарелый романист Леонхард Франк, явившийся с женой[51] . Он пригласил нас навестить его дома на следующий день.
Высокий, тонкий, как жердь, Франк принял нас очень радушно. Говоря о положении в ФРГ, он клял всех и вся: писателям страны нужны-де только деньги, никаких идей у них нет, равно не любят фашизм и коммунизм, а что, кроме денег, любят, неизвестно. Вместо положительных идеалов в их душах пустота. Популярная «Группа-47» (объединение прогрессивных писателей) – дерьмо, ничего не стоит. Будучи в СССР, он впервые увидел и почувствовал подлинных друзей, услышал настоящие слова. Его, Франка, неохотно печатают в ФРГ, но и в ГДР, где его вроде бы жалуют, издание пересланных книг происходит со скрипом. Тут он с яростью напустился на издательства ГДР, обвиняя их в косности, бюрократизме, бездушии.
В разговор постоянно ввязывалась жена Франка, дама весьма оригинальная. Есть женщины, которые чуть ли не с детских лет избрали себе определенный образ и, сколько бы ни прошло времени, из этого образа выйти не хотят или уже не могут. Фрау Франк выбрала себе роль жеманной, кокетливой кошечки, что уже не шло к её возрасту: ей было под 60, а может быть, и больше. Она сохранила стройность фигуры, но хорошенькое некогда личико уже сильно увяло и обморщинилось.
Изящно откинувшись в кресле, фрау Франк ни к селу ни к городу вдруг начала вспоминать о том, как познакомилась с писателем: «Франки (так она называла мужа), помнишь, как я первый раз тебя увидела? Это было на теннисном корте, ты был так красив и изысканно элегантен, что я мгновенно в тебя влюбилась. Говорили, что ты самый элегантный мужчина Мюнхена, а я была совсем девчонка. Ты был тогда с Кэте Дерш (известная актриса), вспоминаешь? Разве я могла тогда вообразить, что стану твоей женой? А через 17 лет мы встретились на ферме и начался наш бурный роман».
Старый писатель старался пресечь эти ненужные излияния, но жена не унималась. «Ну, Франки, почему же ты мне не даёшь говорить, какой ты зло-о-ой, ведь им интересно…» И продолжала свою болтовню, стараясь оставаться в центре внимания.
Затем Франк повез нас в знаменитый мюнхенский ресторан «Халали», что в переводе означает охотничий клич, наподобие нашего «Улюлю». Здесь за счет Франка мы полакомились оленятиной, запивая её терпким мозельвейном.
Многие убеждены, что выдающееся люди, тем более писатели, только и делают, что изрекают мудрости. Мой скромный опыт доказывает, что это не так. В ресторане подвыпивший Франк говорил всякую чепуху или же о чём-то нас расспрашивал, неизменно выражая нам свои горячие симпатии. Он интересовался, на чём мы передвигаемся по ФРГ, что мы видели и собираемся увидеть. Прерывая утомительную болтовню жены, он довольно грубо сказал: «Не обращайте на неё внимания, она всегда ко всем мужчинам лезет. Вот бы, Мици, тебе с ними поехать, в их автобусе, как раз по тебе – четверо мужчин
