можно, — немного подумав, растолковал Кьетт. На самом деле он был очень далек от всех религиозных тонкостей и премудростей, просто поступал, как все, не углубляясь в причины.
— Ну ладно! — очень торжественно, в совершенно несвойственной ему манере объявил Иван. — Поговорили, и хватит! Вперед, на подвиги, друзья мои! — и с видом Наполеона под Аустерлицем первым переступил
…День шел за днем, вокруг не менялось ни-че-го! Похоже, Пустошь не собиралась быть милостивой к пришельцам из чужих миров. Больше всего они боялись потерять нужное направление, потому что ориентиров не было никаких. Иван в первый же день старательно изучил камни, надеясь в будущем определять стороны горизонта по ним. Но привычной закономерности не выявил. Та белесая слизистая дрянь (плесень, что ли?), что покрывала их подножия, разрасталась совершенно хаотично, и с южной стороны было ее ничуть не меньше, чем с северной. Не мог помочь и ход светил — его не было вовсе. С вечера примерно до полудня небо было кровавым, потом ненадолго желтело, чтобы к вечеру побагроветь вновь. Обычно по нему шли тучи страшного сизого цвета, но, даже когда их уносило ветром, солнечный диск так и не показывался на глаза, прятался за мерцающей пеленой магии. О луне и звездах вовсе речи не шло. В столице, на рынке, нолькр купил компас, это полезное изобретение уже состоялось в здешнем мире. Ха! Наивный! В Пустоши прибор работать отказался моментально, стрелка крутилась как заведенная и показывала что угодно — может, погоду на лето, может, собственное настроение, но только не направление на север.
Устраиваясь на отдых на очередном камне, чертили на его поверхности стрелку, чтобы не забыть, откуда пришли и куда идти. Потому что стоило ненадолго сомкнуть глаза — и представление о положении собственного тела в пространстве утрачивалось напрочь. Даже верх-низ странным образом путались в голове, не то что стороны света. Конечно, разом все старались не спать, обязательно выставляли «часового» — но где гарантия, что он тоже не задремлет? Лучше подстраховаться.
И все равно было страшно. Всем троим, даже мирному и домашнему снурлу, было известно в теории: у любого путника (если он не левша, тогда наоборот) шаг правой ногой получается чуть длиннее, чем левой. Поэтому движется он не строго по прямой, а постоянно забирает немного в сторону. И если нет вокруг никаких примет, позволяющих скорректировать курс — глухой лес вокруг или такая вот пустошь, — начинает он ходить по широкой окружности и ходит так, ходит, пока не помрет… Где гарантия, что с ними этого уже не случилось?
— Помните, маг говорил, что некоторые неделями не могли из Пустоши выбраться? — мрачно спросил Кьетт на пятые сутки. — Мне думается, не в магии было дело, просто они либо кругами бродили, как больные овцы, либо не поперек шли, а вдоль, либо сильно вбок забирали.
— Это ты к чему? — подозрительно и мрачно осведомился Иван.
— Это я предлагаю в другую сторону свернуть, — охотно пояснил нолькр.
— С ума сошел?! — Реакция была единогласной. Одна мысль о том, чтобы поменять так трепетно хранимое направление, привела в ужас и снурла, и человека.
— А вы уверены, что это было
— Ах, Энге, типун тебе на язык! — в сердцах воскликнул снурл.
— Ай! — Кьетт невольно вскрикнул. А потом сказал сурово, на снурла не глядя. — Если у кого высокий магический потенциал и способность к материализации объектов, тот не должен бездумно разбрасываться проклятиями направо и налево!
— Почему?! — невинно удивился Влек.
— Потому. Знаешь, как язык больно! Будто иглой колет!
…А направление они, пожалуй, все-таки сменили! Уже на седьмой день, и не по доброй воле.
С ними так долго ничего не происходило, что Болимс Влек решил: это не к добру. Но, памятуя о своих потенциалах и способностях, высказывать свои опасения вслух остерегся, чтобы не накликать беду. Не помогло. Пять дней им встречалась только разномастная магическая мелочь, с аппетитом пожирающая друг друга, но на чужаков не посягавшая. Потом пришла тварь крупная, и Кьетт не преминул повысить собственные потенциалы, а впечатлительного Влека стошнило. Но все это были пустяки, особого внимания не заслуживающие. Неприятности обрушились разом, одна за другой.
Сначала был огонь. Хорошо еще, в тот момент, когда все вокруг вспыхнуло, они сидели на высоком камне! Иначе… даже страшно было представить. Вряд ли они успели бы заскочить наверх прежде, чем поджарились на синем огне!
Пламя было бездымным, невысоким, но очень жарким. Его языки стремительно метались меж камней, и, надо сказать, зрелище это было очень красивым. Ивану оно напомнило немецкий открытый яблочный пирог. Когда-то, похоже еще до его рождения или где-то вскоре, мать вычитала в журнале рецепт и потом часто пекла такой на Новый год. Вообще-то Иван был к кулинарии равнодушен, относился чисто потребительски. Но в приготовлении именно этого пирога был один захватывающий момент. В половник наливали коньяк, подогревали над плитой, потом бабушка командовала: «Пора!», отец торжественно чиркал спичкой, сестра гасила свет, мать опрокидывала полыхающий огнем половник над, пирогом, и по его рифленой поверхности, между гребнями яблочных долек разбегались голубые огненные змейки. Такая была красота — в детстве Иван даже визжал от восторга.
Теперь вместо Ивана визжал Болимс Влек. Ну не то чтобы по-настоящему, так, повизгивал скромно, когда языки пламени взметались особенно высоко, стараясь лизнуть теснящихся на камне чужаков. И еще когда заметил, что основание камня раскалилось докрасна и жар начал ощущаться даже через толстые подметки графских сапог. Жара становилась нестерпимой, воздух начинал обжигать горло.
— Я чувствую себя яичницей, — пожаловался Кьетт, подпрыгивая.
— Ага! Яичница с беконом! — усмехнулся Иван, но тут же устыдился. Дело в том, что под «беконом» он подразумевал снурла. И тут мелькнула мысль: зачем так нехорошо думать о ближнем, плечом к плечу с которым доживаешь, похоже, последние свои минуты? Это ведь, наверное, грех?
— Может, материализацию попробовать? У меня же получается! — предложил ничего не подозревающий снурл. — Давайте я представлю, как на наш камень льется ледяная вода…
— Ага! Чтобы он треснул на мелкие кусочки и мы рухнули в огонь?! — довольно резко остановил его порыв Кьетт. — Тебя что, никогда физике не учили?
— Учили, — признал Болимс грустно. — Но я по складу ума гуманитарий.
— Оно и чувствуется!.. Знаете что? Похоже, пора того… прощаться как-то.
— Каким образом? — уточнил Иван, еле шевеля пересохшим языком.
— Откуда мне знать? Мы раньше всегда…
Что именно было «всегда», Ивану с Влеком узнать не пришлось, Кьетт закашлялся и не договорил.
«Так и помрем, не простившись как следует», — горестно подумал Иван, и тут все кончилось. Пламя погасло само собой. В спину ударил шквал ледяного ветра и сбил Влека с ног, ладонями на горячий камень. Кьетт молниеносно сцапал его за шиворот, рванул вверх. Только это и спасло снурлу руки. Его нежные, не знавшие физического труда ладошки мгновенно налились желтыми пузырями, но от этого обычно не помирают. Промедли нолькр хоть мгновение — было бы гораздо хуже.
— С…спасибо, Энге, ах-х, если бы не ты!.. — шипя от боли, поблагодарил снурл своего спасителя. И Ивану подумалось, что на самом деле парень не так плох, как кажется со стороны. Да, изнеженный, да, неприспособленный. Однако сохранять присутствие духа умеет не хуже остальных, а собственные принципы, пожалуй, даже лучше. Во всяком случае, он, Иван, в подобной ситуации не вежливость соблюдал бы, а матом ругался от боли. Снурлу тоже было больно, больно до слез, которых он даже не пытался скрывать. Однако воспитание взяло верх даже в самую трудную минуту! «Уважаю, черт возьми!» — сказал себе Иван.
Местность остывала удивительно,
