костюма, их сочли «господами», значит, не все потеряно.) — Я смотрю, вы совсем нездешние? С
— Именно! — Кьетт не видел смысла отпираться.
— А камур прежде рыли когда-нибудь?
— Ни разу в жизни.
— Тогда вот что… Слыхали, верно, что везет новичкам? Ей-ей, везет! Я сам в первый раз от такущий желвак отрыл! — Он сложил пальцы колечком, изобразив что-то размером с мелкую сливу.
Иван невольно поморщился: негусто! Когда речь шла о радости и стихах, ему казалось, что загадочный камур — это своего рода наркотик, может, корешок какой-то ядовитый, растущий в земле. Теперь он стал представляться ему чем-то вроде драгоценного камня, радующего глаз своей красотой. А землекоп продолжал:
— Я это к чему веду? Новичкам везет всегда, но лопаты-то нет у вас? Копать нечем? И денег нет купить… А вы того… полезайте в мою яму! — Тут он будто сам испугался смелости такого предложения — голову в плечи втянул, заторопился: — А что? Все по-честному! Что нароете — мне четвертая часть! Я ж ведь тоже старался, вон какую дудку пробил — вам облегчение! И струмент мой! Все по спра…
— Согласны! — перебил его Кьетт, чувствуя, что от волнения парень по второму кругу пошел. — Давай свой «струмент».
Землекоп протянул нолькру лопату с укороченным черенком.
— Держи, господин хороший! А я того… подале отойду, чтоб удачу не спугнуть! — Он прытью скрылся за дальним отвалом, и почти сразу оттуда поднялся дымок костерка.
Копать решили по очереди, и первым за дело взялся Кьетт как инициатор. Он спустился в нору по расшатанной деревянной лесенке в семь ступеней и оказался в низкой земляной камере размером полтора шага на два, с ненадежным, ничем не укрепленным потолком. На полу нашлось крупноячеистое решето и кусок железной сетки от панцирной кровати, натянутый на деревянную раму; назначение его было то же — просеивать грунт. Тут же стояло ведро с водой, подернутое тонким ледком. В углублении стены примостилась оплывшая свеча в глиняной кружке, рядом лежали запасные. Оглядев это нехитрое хозяйство, Кьетт принялся за работу. Остальным было скучно, они бестолково топтались вокруг ямы, заглядывали внутрь и давали дурацкие советы типа «рой глубже», «ищи внимательнее». Знать бы еще, что именно!
— Хоть бы спросили, как выглядит этот камур! — посетовал снурл запоздало.
— Схожу узнаю? — вызвался Иван.
— Не ходи! — крикнул со дна нолькр. — А то совсем глупыми нас сочтет. Как попадется что-то необычное — это, скорее всего, и будет камур… О! А это что?! Похоже, оно! — Он выхватил находку из кучки грунта, ополоснул в ведре и вынырнул из норы на свет божий. — Глядите!
Это был крупный, размером с кулак, кусок красноватого пористого вещества. Неприятное на вид, довольно мягкое на ощупь, оно напоминало что-то мясное или, может быть, овощное, но уж никак не драгоценный камень. Пахло землей и немного плесенью. Радости пока не вызывало, желания слагать стихи — тоже.
— Ладно, давайте еще поищем, отдавать же придется часть. — Оставив добычу снурлу на хранение, Кьетт вернулся в нору. Потом его сменил Иван, потом ненадолго Влек. За неполных два часа работы они нарыли двенадцать крупных комков камура и пригоршню мелких — если, конечно, это был он, а не другая какая дрянь. Потом это дело им надоело, решили: должно хватить. Позвали землекопа, предъявили решето, доверху полное добычи.
— Ну смотри: оно? На штаны хватит, если продать? Или еще надо рыть?
Реакция землекопа оказалась неожиданной и даже пугающей. Какое-то время, минуту, а может, и две, он стоял в гробовом молчании и дикими глазами таращился на решето. Потом издал тихий звук — всхлип или стон и, мягко осев в истоптанный снег, повалился в обморок! И привести его в чувство удалось далеко не сразу, равно как и добиться толку от очнувшегося.
— Камур! — бормотал он дрожащим голосом. — Боже, боже, я сплю?! Это сон? Сколько камура! Не бывает так… Не бывает сразу столько… За год, за целый год и то… Мне мерещится?! — Он взглянул на пришельцев едва ли не с надеждой.
— Ничего тебе не мерещится! — потерял терпение Иван. — Ты велел рыть — мы нарыли. Что не так?!
— БЛАГОДЕТЕЛИ! — вдруг зычно взвыл землекоп и снова повалился, на этот раз им в ноги. Стало совсем неловко и даже жутковато: должно быть, и вправду необыкновенно много добыли, раз человек чуть с ума не сходит — откуда вдруг такое редкое везение? И к добру ли оно?
Землекопа звали Мыз. Был он из бедной семьи, жил под самой городской стеной в опрятном домишке сливочного цвета, очень приятного для глаз. Гемгиз вообще был необыкновенно благообразным и аккуратным городом, правда начисто лишенным того, что обычно называют «улицами». Дома внутри городских стен не выстраивались рядами и не группировались в кварталы, как это обычно принято в городах. Нет, они были разбросаны совершенно хаотично, будто их скинули с высоты, и как упали они, так и остались стоять. Из-за этого весь город состоял из закоулков, переулков, проулков и тупиков. Но это были чистые, ухоженные, хорошо освещенные по ночам, совершенно безопасные для припозднившегося путника закоулки, переулки, проулки и тупики, а все строения в городе, от трехэтажного здания муниципалитета до каморки последнего бедняка, имели сказочно-пряничный вид, такой, что языком хотелось лизнуть — вдруг сладкими окажутся?
Изнутри жилище Мыза оказалось ничуть не хуже, чем снаружи: небогатое, но уютное благодаря идеальной чистоте, полосатым домотканым половикам и фестончатым подзорам, искусно вырезанным из белой бумаги руками многочисленных Мызовых сестер. Увидев добычу, принесенную их братом, они подняли такой визг, что Ивану с перепугу показалось, будто их не меньше трех десятков. Но когда страсти поулеглись, выяснилось, что сестер всего-то шесть, и седьмая — мать семейства, женщина еще нестарая и не менее голосистая, чем выводок дочерей. Восьмой (точнее, первой) женщиной в семье была бабушка, она-то и сумела внятно растолковать «дорогим гостям», что такое камур и какой от него прок.
Она еще смутно помнила те времена, когда камура в Гемгизе не добывали. Тогда это был унылый, серый, утопающий в грязи и помоях, не знающий радости городок, ну вот такой, как соседняя Мусмарна, к примеру. Северные ветры гнали затхлый воздух с недавно возникшей Пустоши, а с ним приходили болезни и даже мор. Жизнь становилась скуднее день ото дня. Раньше население кормилось стеклодувным ремеслом — огромные возы дорогой посуды, колб, реторт и перегонных кубов, зеркальных и цветных витражных стекол, аптекарских пузырьков, флакончиков для благовоний и прочих изящных вещиц шли из Гемгиза на север, в богатые королевства Центрального Ассезана, и возвращались оттуда, тяжело груженные всяческим товаром. Пустошь отрезала Юг от остального мира, и стеклодувы Гемгиза лишились основного рынка сбыта. Город стал вымирать.
Но однажды по весне престарелый школьный сторож Афнуз пошел за стену копать для рыбалки червей. Он-то и вырыл восемьдесят пять лет назад первый кусочек камура. Может, он был очень голоден в тот день, может, имел привычку тянуть в рот что ни попадя, или сам камур его заставил так поступить — этого не знает никто, потому что старик помер давно, да и неважно оно теперь. А важно то, что находку свою он сразу же съел и вскорости заснул прямо на земле. И явился ему во сне не то какой добрый бог, не то сам господин Мастер, а может, и оба сразу, и все объяснили: что называется это камур, и отныне все жители Гемгиза должны копать его и есть понемногу, тогда станет их жизнь доброй, как прежде.
Старик поспешил в город с радостной вестью, но поверили ему не сразу, а только когда заметили, месяц-другой спустя, как преобразился он сам. Из грязного, оборванного и вечно угрюмого старика с заплеванной бородой и непросыхающей соплей под носом Афнуз чудесным образом перевоплотился в благообразного, опрятного, а главное, доброго дедушку, любимца окрестной детворы. И каморка его под лестницей засверкала чистотой, и запах свежей домашней стряпни, а не помоев и перегара стал доноситься из нее. Вот тогда-то и призадумались люди. И потянулись за город с лопатами.
Не сразу, постепенно им открывались свойства волшебного вещества. Стало известно, к примеру, что камур нельзя украсть или отнять — в нечестных руках он мгновенно расплывается черной жижей. Нельзя его из города вывезти — он существует только в Гемгизе, как минуешь полосу «моргучих глазок» —
