— Хотя я действительно говорила ему, что поправлюсь. Помню, я рассказывала ему про календарь моих дней, который Бог в меня вложил. Я не знаю, сколько именно в нем листков, но чувствую, что их осталось куда больше, чем думали окружающие.
Теперь Агнес только что не ерзает от возбуждения. О, иметь в себе такой магический календарь, быть в состоянии удостовериться (вопреки подсчетам этой гадкой газетной статейки, которую она просто не в силах выбросить из головы), что ей осталось жить больше, чем 21 917 дней! Может ли она отважиться и потребовать, чтобы ей открыли секрет прямо здесь и сейчас, в собственной гостиной, холодным утром начала ноября? Нет, надо действовать осмотрительно, она видит: в миссис Фокс есть нечто потаенное, что Агнес узнает, разглядывая изображения мистиков и людей, переживших смерть. Да ведь в книге, которую она прячет под вышиванием, «Иллюстрированные доказательства
— Но расскажите мне, — говорит Агнес, — что вы принесли в этом пакете?
Миссис Фокс с усилием выходит из задумчивости и берет в руки тяжелый бумажный пакет, прислоненный к ножке ее стула.
— Книги, — говорит она, доставая и вручая миссис Рэкхэм совершенно новый том. Одну за другой передает она и тощенькие книжечки под такими названиями, как «Христианское благочестие в повседневной жизни», «Основа мужского безумия», «Теории Карлейля и христианская доктрина: друзья или враги?»
— Боже мой, — говорит Агнес, силясь скрыть разочарование за изъявлением благодарности. — Какая щедрость…
— Если вы взглянете на первый лист каждой книги, вы увидите, что никакая это не щедрость, — поясняет миссис Фокс. — Эти книги принадлежат вашему мужу, во всяком случае, они подписаны ему — как дар от Генри. Я не представляю себе, каким образом они попали обратно к Генри и оказались среди его вещей, но подумала, что должна вернуть их.
Возникает неловкость, и Агнес решает, что уже узнала все, что мог дать ей этот визит.
— Ну что? — оживленно говорит она, — спустимся на кухню и посмотрим, что мы там найдем для вас?
Через два часа после того, как Конфетке впервые приходит на ум, что Уильям мог вообще передумать, и через час после того, как она пролила обильные слезы, уверенная, что больше никогда его не увидит, экипаж Рэкхэма, побрякивая, останавливается перед домом и Уильям стучится в дверь.
— Непредвиденная задержка, — лаконично объявляет он.
Больше он ничего не объясняет, предпочитая давать кучеру указания, как укладывать багаж на крышу брогама. Конфетка, которой ни ждать не велели, ни выходить, слоняется по коридору, одеревенев от напряжения, пока Чизман с ухмылкой на лице топает взад-вперед мимо нее. Натягивая тугие черные перчатки, она уголком глаза видит, как Чизман взваливает на свои широкие плечи один из ее чемоданов, и ей чудится, будто он что-то вынюхивает. Если это так, то его старания напрасны, потому что в комнатах необычно стерильный воздух.
Когда погрузка закончена, Уильям жестом приглашает ее выйти, и она следует за ним на улицу.
— Смотрите под ноги, мисс, — предупреждает жизнерадостный Чизман. Минуту спустя она забирается в экипаж Рэкхэма, и, подсаживая ее, Чизман почти мимолетно трогает ее за зад. Она оборачивается, чтобы убить его взглядом, но кучера уже нет.
— Я так рада вас видеть, — шепчет Конфетка своему спасителю, располагая обильно шуршащие черные юбки на сиденье.
В ответ Уильям прижимает палец к губам и поднимает мохнатые брови, привлекая ее внимание к Чизману, который над их головами подбирает вожжи.
— Прибереги на потом, — тихонько остерегает Уильям Конфетку.
Величественная парадная дверь дома Рэкхэмов приоткрывается, затем — когда прислуга видит перед собой хозяина и новую гувернантку — широко распахивается. Петли скрипят, потому что дверь навесили лишь на прошлой неделе: массивный образец инкрустации с орнаментом, витиевато вырезанное «Р».
— Летти, — с важностью объявляет Уильям Рэкхэм, — это мисс Конфетт.
Служанка приседает:
— Здравствуйте, мисс, — но не получает ответа.
— Добро пожаловать в дом Рэкхэмов, — возглашает хозяин дома. — Надеюсь… Нет, уверен, что вы здесь будете счастливы.
Конфетка переступает порог холла и сразу попадает в окружение атрибутов богатства. Над ее головой висит колоссальная люстра, сверкающая в солнечных лучах, льющихся через окна. Цветочные вазы, такие огромные и так щедро заполненные зеленой листвой, что напоминают кусты, стоят на полированных столах по обе стороны великолепной лестницы. По стенам, где есть хоть сколько-нибудь пространства, свободного от других вещей, развешаны хорошо обрамленные картины — сельские идиллии. Старинные часы покачивают золотым маятником и громко тикают — и так же громко стучат шаги Конфетки но отполированным плиткам пола. Она следует взглядом за спиралью перил красного дерева до площадки в форме буквы «К»; она знает, где-то там наверху, — ее комната. На том же этаже, где и Рэкхэмы, — волнующая мысль.
— Какой красивый дом, — говорит она, настолько растерянная, что сама не понимает, действительно ли это так.
Наниматель приветственно жестикулирует, вокруг суетится прислуга, багаж ее предшественницы стоит в холле; вся эта суматоха вызвана ею, от этого она чувствует себя героиней одного из романов Сэмюэла Ричардсона или этих сестер Белл, только их зовут не Белл, а как же их зовут? В мозгу звучит Белл, Белл, Белл — колокол, понятно… А настоящее имя ускользает…
— Мисс Конфетт?
— Ах да, простите, — она приходит в себя, — я просто залюбовалась…
— Позвольте мне показать вам вашу комнату, — говорит Уильям. — Летти, Чизман поможет внести багаж.
Они вместе поднимаются по лестнице, их руки скользят по гладким перилам; между их телами благопристойное расстояние, ковер на ступеньках заглушает звук шагов. Конфетка вспоминает, сколько раз они с Уильямом поднимались по ступенькам заведения миссис Кастауэй; особенно хорошо ей помнится самый первый раз, когда Уильям был бездельником в стесненных обстоятельствах, жалким, подобострастным существом, обуреваемым яростным желанием увидеть весь мир на коленях перед собой. Она украдкой бросает на него взгляд, пока они поднимаются по лестнице: неужели этот бородатый господин и вправду тот самый человек, ее пухлощекий Джордж У. Хант, который меньше года назад умолял «позволить ему некую низость»?
— Все, о чем попросите, — пообещала она ему тогда, — и с превеликим удовольствием.
— Вот ваша комната, — объявляет Уильям, проведя ее через площадку и пропуская в заранее приоткрытую дверь.
Комната еще меньше, чем она ожидала, и намного проще. Под единственным окном — узкая деревянная кровать, аккуратно застланная стеганым и фланелевым одеялами. Бледно-желтый с белыми фаянсовыми ручками комод из березы, на нем зеркало на шарнирах. Один табурет и одно кресло, на вид удобное. Маленький столик. Для другой мебели просто нет места. Выцветшие голубые обои усеяны крюками для картин, похожими на раздавленных насекомых; уродливая керамическая ваза стоит пустая у камина. На голых досках пола, не совсем покрывая их, лежит большой ковер приличной работы, но, конечно, не чета персидскому, что внизу.
— Беатриса жила очень скромно, — соглашается Уильям, закрывая за ними дверь. — Я не считаю, что вам обязательно жить так же, хотя, вы понимаете, есть границы, в которых должна держаться гувернантка.
Просто поцелуй меня, думает она, протягивая руку, — руку, которую, после едва приметного колебания, он пожимает, как будто она деловой партнер.
