похабной песенкой?
— И вот я устроил, — он высвобождает руку из ее пальцев, теребит себя за бороду и продолжает, все сильнее заикаясь, — у-устроил поездку ко мне на м-мыльную фабрику. Для тебя и С-софи. Завтра после л- ленча.
На миг Конфетка испытывает радость, от чего кружится голова — почти как по утрам (когда ее тошнит). Все становится на свои места. Он, наконец, увидел свет! Понял, что единственный способ вырвать счастье из зубов страдания — это быть вместе и плевать, что думает об этом мир!
Сейчас надо броситься в его объятия, положить его руку на выпуклый живот и сказать, что бессмертие рэкхэмовского имени — его бессмертие — обеспечено! Ты думаешь, мы в этой комнате вдвоем, но нас здесь трое!
Колеблясь, со словами на самом кончике языка, она ищет его глаза в чернильных тенях лба, но видит лишь ускользающий отблеск. И тут его последние слова проявляются в просыпающемся мозгу.
— Завтра после ленча, — повторяет она, — то есть… сегодня?
— Ну да.
Она хлопает глазами. Под веками будто песок насыпан.
— А в другой день нельзя? — спрашивает она совсем тихо, чтобы сохранить мягкость тона. — Ты не думаешь, что тебе хорошо бы полежать в постели после… Ну, после такой ночи?
— Конечно, — соглашается он, — но я д-дов-вольно д-давно договорился об этой поездке.
Конфетка все еще хлопает глазами, стараясь понять.
— Гак ведь это тебе решать…
— С нами п-поедет еще один ч-человек. Человек, к-которому я н-не хочу причинять н- неудобство.
— Да?
— Да.
Он не может взглянуть ей в глаза.
— Понимаю.
— Я… и думал, что ты поймешь.
Он наклоняется к ней. Запах алкоголя все еще сочится из его пор, а когда он тянется рукой к ее плечу, ударяет в нос другой запах — из подмышек. От толстых пальцев пахнет спермой и дешевыми духами уличных девок.
— Я недостаточно часто говорил тебе, какое ты с-сокровище.
Она вздыхает и легонько сжав, выпускает его руку — прежде, чем он успевает сплести свои пальцы с ее.
— В таком случае, надо поспать, — Конфетка отворачивается и опускает голову на подушку. — Ты же сам сказал, что у меня красные и уродливые глаза.
Она лежит без движения, изображая каталептическое изнеможение и глядя в стену, на его тень. Она видит, как увеличенная черная тень его руки в замешательстве парит над нею. Спертый воздух тесной спаленки, и без того удушливый от запахов жженой бумаги, сгоревших переплетов и смрада предательства, становится невыносим. Если бы ей заставить себя хоть на секундочку сесть, взъерошить его волосы и поцеловать в лоб, наверное, все пошло бы на лад. Она плотнее прижимается к подушке щекой и сжимает кулак под нею.
— Спокойной ночи, — говорит Уильям, поднимаясь на ноги.
Она не отвечает. Он берет лампу и уносит свет из комнаты, тихо закрывая за собою дверь.
На другой день, почти сразу после ленча, Софи выходит из классной комнаты, готовая сопровождать отца и мисс Конфетт на фабрику, где делают мыло. Утром ей мыли лицо этим самым мылом, делала это Роза (поскольку мисс Конфетт немного покалечилась и пока что не может никого одевать и причесывать). Роза на свой лад расчесывает и закалывает волосы Софи; когда мисс Конфетт видит эту прическу, ей хочется вынуть шпильки и все переделать. Но она не может, потому что Роза смотрит, а отец ждет, и мисс Конфетт борется с костылем, стараясь идти так, словно костыль ей вовсе не нужен и она захватила его с собой просто на случай.
В последнее время Софи много думает о мисс Конфетт. Она пришла к выводу, что у мисс Конфетт есть и другая жизнь, помимо обязанностей гувернантки и отцовского секретаря, и что эта другая жизнь довольно сложна и печальна. К этому выводу она пришла совершенно неожиданно, когда несколько дней назад подсматривала в щелку из классной комнаты и своими глазами видела, как папа и Роза несли ее гувернантку вверх по лестнице. Когда-то давно Софи нарушила запрет няни не высовываться за дверь детской; тогда она увидела, как по той же лестнице несли ее маму. И было это поразительно похоже на мисс Конфетт: неприличная для дамы поза, юбки в беспорядке, руки-ноги болтаются, глаза закатились, видны только белки. Софи решила, что существуют две мисс Конфетт: сдержанная хранительница всяческого знания и взрослый ребенок в беде.
Когда приходит время спускаться по лестнице, мисс Конфетт пробует пройти две-три ступеньки на костыле, но затем просит Софи подержать его и остальной путь проделывает, тяжело опираясь на перила. На лице никакого выражения; ну, может быть, половина или даже четверть улыбки (Софи только что познакомилась с дробями), и добирается она до конца спуска без видимого усилия, хотя лоб блестит от пота.
— Нет, я вполне хорошо себя чувствую, — говорит она отцу, который оглядывает ее с головы до ног.
Отец кивает. Позволяет Летти надеть на него меховое пальто и, не оглядываясь, выходит за дверь.
Отец сразу усаживается в экипаж. Софи и мисс Конфетт подходят медленнее. Гувернантка ковыляет по дорожке все с той же четверть-улыбкой на лице, которое становится все краснее. Чизман наблюдает за нею, склонив набок свою большую голову, засунув руки в карманы. Он и мисс Конфетт встречаются взглядами, и Софи сразу понимает, что мисс Конфетт ненавидит его.
— Вот сюда, мисс Софи, — говорит Чизман.
Когда Софи приближается к экипажу на расстояние вытянутой руки, он поднимает ее с дорожки и усаживает на сиденье единым движением сильных рук.
— Позвольте, мисс Конфетт, — Чизман ухмыляется, будто и ее хочет так же усадить в экипаж, но только подставляет руку, на которую она опирается. Она уже почти села, но ее чуть качнуло назад, и руки Чизмана сразу оказались на ее талии, а потом и ниже спины. Турнюр мисс Конфетт шуршит конским волосом, когда Чизман подталкивает ее наверх.
— Осторожнее, Чизман, — шипит мисс Конфетт, нолями цепляясь за обшивку экипажа и забираясь внутрь.
— Это я так всегда, мисс Конфетт, — отвечает он с поклоном, который помогает ему спрятать издевательскую ухмылку за поднятым воротником.
Через минуту они уже едут; конская сбруя позвякивает, а земля под колесами потряхивает экипаж. Едут далеко — в место, которое называется Ламбет. Мисс Конфетт показала ей это место на карте (надо сказать, карта не очень хорошая; похоже, те, кто рисует карты для учебников, больше интересуются древней Месопотамией, чем современным Лондоном). Но, так или иначе, Ламбет находится на другом берегу реки Темзы — там, где нет Рэкхэмова дома, и церкви, и парка, и фонтана, и фотографической студии мистера Сколфилда и мистера Тови, и кондитерской Локхарта, где она ела пирожное, от которого ее потом стошнило, и всего остального знакомого мира там тоже нет.
— Ты очень нарядно одета, Софи, — говорит отец.
Она заливается краской от удовольствия, хотя мисс Конфетт хмурится и смотрит вниз, на кончики собственных башмаков. Один сильно жмет — тот, что на больной ноге. Кожа натянулась и блестит, как на окороке. Мисс Конфетт нужны новые башмаки, или хотя бы один. Софи тоже нужны новые башмаки, эти жмут в пальцах, хотя она не падала с лестницы, и ничего такого с нею не было; просто выросла. Как было бы хорошо, если б мисс Конфетт предложила заехать в обувной магазин после визита на папину мыльную фабрику. Если будет мало времени, то разумнее побывать в магазине, чем в кондитерской, потому что еда
