исчезает, как только ее проглотишь, а пара хорошей обуви долго радует ноги.
— После того, как ты посмотришь мою фабрику, мы поедем в кондитерскую Локхарта, — говорит отец с сиденья напротив, неестественно широко раскрывая глаза, — тебе же хочется туда, правда?
— Да, папа, — говорит Софи.
То, что он обращается к ней, — это честь, которая стоит любого разочарования.
— Я сказал этому болвану Патл оку, чтобы он сдал дела до тридцать первого числа этого месяца, — продолжает он, — давно пора сделать это, верно?
Софи с минуту обдумывает вопрос, потом осознает, что ее роль в беседе закончена.
Мисс Конфетт глубоко вздыхает и смотрит в окно.
— Вам лучше знать, я думаю, — откликается она.
— Когда я говорю «этот болван», это, конечно, не означает, что я его так назвал в своем письме.
— Надеюсь.
Конфетка делает паузу, сжевывая с губ чешуйки сухой кожи.
— Не сомневаюсь, что он без колебаний перебежит на сторону ваших конкурентов, и как раз в то время, когда это доставит вам максимальные неудобства.
— Тем больше у меня оснований подтолкнуть его сейчас, до начала сезона.
Софи поворачивает голову к окну. Если отец пожелает снова заговорить с нею, он, без сомнения, привлечет ее внимание.
Путешествие по городу необычайно интересно. Кроме Кенсингтонского сада и Гайд-парка, деревьев, которые она узнает, и большой мраморной арки — все остальное ей внове. Чизману было велено «ехать так, чтобы мы не застряли в уличном движении», поэтому он направляет экипаж в какие-то незнакомые переулки, выезжая на Оксфорд-стрит только тогда, когда этого никак нельзя избежать. Подъехав к так называемому цирку, который во время прошлой прогулки вызвал у Софи разочарование полным отсутствием львов и слонов, Чизман не сворачивает направо, в яркую и шумную толпу, а продолжает ехать прямо.
Скоро дома и магазины из великолепных и привлекательных превращаются в какие-то обшарпанные, и люди на тротуарах тоже. Странным образом: все мужчины похожи на точильщика мистера Уоберна, который наведывается в дом Рэкхэмов, а все женщины напоминают Летти, хотя они совсем не такие чистенькие и опрятные, как она. И никто из них не поет, не кричит, не насвистывает и не заявляет, что у них есть кое-что за полпенни, чему полкроны цена!
Эти двигаются, как тоскливые фантомы, — сквозь серый холод, а когда поднимают головы взглянуть на Рэкхэмов экипаж, глаза у них черны, как угли.
Мостовая под колесами экипажа становится все более неровной, а улицы — все более узкими. Дома в ужасном состоянии; они разваливаются, теснятся один к другому; между ними провисшие веревки, где на виду у всех сушится нижнее белье и простыни, как будто здесь никто ни чуточки не стыдится намочить в постель. Везде противный запах всякой гадости, которую мистер Стриг мог бы использовать для роста или уничтожения растений; а на женщинах и детях почти нет одежды.
Когда колеса затарахтели по наихудшей из пока увиденных ими улиц, Софи заметила девочку — она, босиком, стоит у здоровенного металлического ведра и колотит по нему палкой.
Девочка в кофте без пуговиц; кофта эта ей велика: обтрепанные края достают до грязных щиколоток. Хотя девочка очень отличается от Софи, их лица — лицо той девочки и лицо Софи — так поразительно похожи, что Софи, умирая от любопытства, высовывается в окно, чтобы рассмотреть ее.
Маленькая оборванка, увидев, что стала объектом непрошенного внимания, запускает руку в ведро и одним точным движением швыряет чем-то в экипаж. Софи не прячется; ей не верится, что темная штука, которая несется прямо к ней, существует в том же мире, что и ее тело, и карета, в которой она сидит; она скорее в трансе. Но транс мгновенно обрывается. Запущенный снаряд ударяет ее точно между глаз.
— Что за черт! — взвизгивает Уильям, когда его дочь падает спиной на пол экипажа.
— Софи!
Конфетка чуть не падает сама: Чизман резко натягивает вожжи, останавливая экипаж.
Конфетка хватает девочку на руки, с облегчением отмечая, что ребенок просто в шоке, но не окровавлен. Слава Бoгy, ничего серьезного: мерзкое коричневое пятно на лбу, а падая и размахивая руками, она (невезение, обязательно сопровождающее такие случаи) размазала собачье дерьмо по ладони и по левому caпoгy отца.
Конфетка инстинктивно хватает первое, что попадается под руку — вышитую салфетку с изголовья сиденья рядом с Уильямом, и вытирает лицо Софи.
— У тебя платка нет? — рявкает Уильям вне себя от ярости. Сжимая кулаки, задыхаясь от бешенства, он высовывается из окна, но оборванка исчезла — как крыса. Потом, заметив, что Конфеткины руки все еще в собачьем дерьме, отпрядывает к стенке подальше от этой гадости.
— Перестань метаться, глупая ты девчонка! — орет Уильям. — Конфетка, сначала сними с нее перчатку! Господи, ты что, не видишь, что ли…
Перепуганные его бешенством, обе бестолково подчиняются.
— А тебе зачем это понадобилось? — набрасывается он на Софи. — Зачем в окно выставляешься, как идиотка, совсем ума нет?
Его трясет, и Конфетка знает, что причина его взрыва — это еще и физическое недомогание; нервы так и не пришли в норму после того, как его избили. Она приводит в порядок Софи — как может — пока Уильям, выпрыгнув из экипажа, моет сапог тряпкой, которую ему подал Чизман.
— Хороший глоток пива помог бы, сэр, — подбадривает его Чизман, — я всегда держу при себе пиво, как раз на такой случай.
Тем временем Конфетка осматривает лицо Софи. Девочка почти незаметно рыдает, быстро и коротко дыша, но без слез и без единого жалобного всхлипа.
— Болит где-нибудь, Софи? — лизнув кончик пальца, Конфетка вытирает остатки дерьма с бледного личика.
Софи вздергивает подбородок и быстро моргает.
— Нет, мисс.
После происшествия Софи сидит как восковая фигурка, реагируя только на тряску. Уильям, придя в себя, начинает понимать, что наделал, и выказывает раскаяние, улещивая дочь фразами типа:
— Ел-ле сп-паслись, правда, С-софи? Или:
— Т-теперь н-нам надо к-купить тебе н-новые перчатки, да, С-софи? Это произносится бодрым тоном, в равной мере жалким и раздражающим.
— Да, папа, — спокойно отвечает Софи, демонстрируя воспитанность и ничего более.
Взгляд ее не сосредоточен, вернее, сосредоточен на некоем космическом уровне, незримом для грубых созданий типа Уильяма Рэкхэма. Она никогда еще не была так похожа на Агнес, как сейчас.
— Посмотри, Софи, мы въезжаем на мост Ватерлоо!
Софи послушно поворачивает голову, стараясь держаться подальше от окна. Однако через минуту- другую, к явному облегчению Уильяма, магия большого водного пространства, обозреваемого с высоты, делает свое дело: Софи подается вперед, опираясь локтем о край окна.
— Что ты там видишь, а? — с шутливой внимательностью вопрошает Уильям. — Баржи видишь?
— Да, пана, — говорит Софи, глядя вниз в пенный серо-зеленый простор. В нем никак не узнать ту аккуратную голубую ленту, которую мисс Конфетт показывала ей утром, но если мост называется Ватерлоо, то они должны находиться неподалеку от вокзала Ватерлоо, где потерялась мама, когда искала музыкальную школу. Софи вглядывается в далекую воду, думая, где то место, именно то место, в котором мама ушла под волны и глотнула больше воды, чем может вместить в себя живое тело.
У железных ворот фабрики Рэкхэма в Ламбете стоит карета, запряженная парой смирных серых лошадей. Кто же в карете? Леди Бриджлоу. Уютно заключенная в лакированную кабину, как аквамариновая жемчужина в четырехколесную раковину, она притягивает к себе все взгляды, даже еще и не выйдя из кареты.
— Боже, посмотрите на этот дым, — неодобрительно замечает Уильям, выходя из своей кареты, и с огорчением глядит в небо, замаранное густым извержением из труб «Дултона и K°», «Стиффа и сыновей»
