столицу, видимую с большой высоты, — вся она скреплена и спутана не только сетью дождя, но и его собственной сетью, паутиной его судьбы. Да, в этот светлый и серый день он возьмет, пока спит Конфетка, империю Рэкхэма в свои руки. Пусть эта женщина спит, — скоро для него придет время дернуть за нужную ниточку и пробудить ее.
Непонятные шумы доносятся откуда-то из глубин дома, не распознаваемые ни как шаги, ни как голоса, едва различимые сквозь гул дождя. Дождливая погода, как обнаружил Уильям, лишает слуг всякого разумения. Собственно говоря, он замечал это так часто, что даже подумывал написать для «Панча» занимательную статью, озаглавив ее «Погода и прислуга». Глупые эти создания бесцельно шныряют взад- вперед, на несколько мгновений замирают на месте, а после срываются с него, внезапно исчезая под лестницами либо в коридоре — совершенно как котята. Забавно… однако этим утром они заставляют его дожидаться завтрака так долго, что за этот срок он и вправду мог бы уже написать какую угодно статью.
Легкое головокружение, вызванное, вне всяких сомнений, голодом, вынуждает его присесть в ближайшее кресло. Сквозь табачный туман Уильям смотрит на навощенный пол гостиной и обнаруживает тонкую струйку воды, проникающей сюда через французское окно вследствие одной только силы и напора дождя. Струйка неровно ползет по половицам, мало-помалу приближаясь к нему; путь ей, подрагивающей в ожидании нового натиска ветра, осталось проделать еще неблизкий. Поскольку занять себя Уильяму нечем, он просто сидит, завороженно следя за ее продвижением, мысленно заключая пари о том, достигнет ли она носка его левой домашней туфли ко времени, когда Летти придет объявить, что завтрак подан? Если не достигнет… что он тогда сделает? Ласково поздоровается с Летти. А если достигнет… накажет. Так что судьба Летти в собственных ее руках.
Впрочем, когда служанка, наконец, появляется, ею оказывается не Летти, а Клара.
— С вашего дозволения, сэр, — произносит она (ухитряясь на присущий ей очаровательный манер довести до сведения хозяина, что его позволение или непозволение ей решительно безразлично), — этим утром к вам присоединится за завтраком миссис Рэкхэм.
— Да, я… что?
— Миссис Рэкхэм, сэр…
— Моя — жена?
Клара глядит на него, как на идиота; разве в доме имеется другая миссис Рэкхэм?
— Да, сэр.
— Так она… вполне здорова?.
— Я в ней ничего нездорового не заметила, сэр.
Уильям погружается в размышления, а кончик сигареты, забытой между пальцами, подбирается к ним и, наконец, обжигает.
— Великолепно! — произносит он. — Какой приятный сюрприз.
Вот так Уильям и оказывается сидящим за накрытым на двоих столом, ожидая, когда заполнится пустующее кресло напротив. Он дует на чувствительно обожженные пальцы, потряхивает в воздухе ладонью. Уильям был бы не прочь обмакнуть их в ледяное вино или воду, но перед ним только чай да кувшинчик с молоком, которое вскоре понадобится ему (и… и Агнес?).
Столовая, рассчитанная на семью библейских размеров, выглядит безрадостно поместительной. Кто-то из слуг, желая, видимо, сгладить это впечатление, забил камин поленьями, отчего излишки тепла скапливаются под столом, удерживаемые там тяжелой льняной скатертью. Было бы лучше, если б они, напрягши свои скудные умственные способности, додумались пошире раздвинуть шторы: не очень-то здесь светло.
Летти вносит блюдо гренков и горячей сдобы. Она сегодня совсем не в себе, бедняжка. Отнюдь не так выглядела эта служанка в то утро, когда Уильям сообщил ей, что она станет получать на два фунта в год больше, «поскольку Тилли у нас больше не служит». Тогда ни малейшей хмурости в лице ее не отмечалось! Впрочем, он знает, в чем тут причина: решать, какую в точности работу кому из слуг надлежит выполнять, обязана Агнес, хозяйка дома, а она этого не делает. И слугам приходится самим выдумывать для себя всё новые и новые занятия.
— Все в порядке, Летти? — негромко спрашивает Уильям, пока она наливает ему чашку чая.
— Да, мистер Рэкхэм.
Из прически ее выбился клок волос, один белый манжет сполз ниже другого. Однако Уильям решает оставить это без внимания.
— Пригасите немного огонь, Летти, — вздыхает он, когда служанка заканчивает начинять его подставочку для гренков. — Еще минута, и все мы просто воспламенимся.
Летти недоуменно помаргивает. Большую часть времени она снует по продуваемым сквозняками коридорам, спальня ее расположена в мезонине, так что тепло — вещь для нее не самая привычная. Маленький, плохо устроенный каминчик Летти обладает склонностью задыхаться и гаснуть, отчего в комнате ее становится еще холоднее; а недавнее увеличение обязанностей не оставляет ей времени, которое потребно, чтобы выскоблить его дымоход.
Пока она, опустившись у камина на колени, исполняет его поручение, Уильям промокает салфеткой лоб. Почему вдруг Агнес выбрала это утро, именно это, чтобы позавтракать с ним? Неужели безумие одарило ее начатками ясновидения? И ей на миг явилась картина: муж и Конфетка
Уильям исподтишка снимает с масленки крышку и, зачерпнув немного золотистого масла, смазывает им пальцы.
Оставим пока Уильяма, последуем за покидающей столовую Летти. Сама по себе Летти никакого значения не имеет, однако по пути к длинному, ведущему на кухню подземному коридору, она видит спускающуюся по лестнице Агнес, а ведь Агнес — одна из тех, ради знакомства с кем вы сюда и прибыли. И потому будет много лучше, если вы воспользуетесь возможностью понаблюдать за ней сейчас, до того, как она соберется с силами, потребными, чтобы предстать перед мужем.
Итак, перед вами Агнес Рэкхэм, с опаской, прикусив губу, сходящая по винтовой лестнице. Скрепя сердце она доверяет свой вес каждой из покрытых ковровой дорожкой ступенек, вцепляясь в перила ладонью с белеющими костяшками и прижимая другую к груди, прямо под оранжевым воротом своего утреннего халата. Он сшит из бархата цвета берлинской лазури, этот халат, и просторен в сравнении с ее грациозным телом настолько, что подруб его грозит опутать укрытые мягкими серыми туфлями ступни и сбросить Агнес с лестницы.
Вы задаете себе вопрос — не случалось ли вам где-то видеть ее и прежде? — да, случалось. Агнес — идеал высокой викторианской эпохи; в пору женитьбы на ней Уильяма она была самим совершенством, пусть и выглядит теперь, когда семидесятые переваливают за половину, женщиной чересчур эксцентричной. Ставшие ныне писком моды обличия и манеры не имеют к Агнес ни малого отношения, и все же, она остается идеалом, чью вездесущность невозможно избыть всего за одну ночь. Она украшает тысячи живописных полотен, десятки тысяч старых почтовых открыток, сотни тысяч жестянок с мылом. Она — образец фарфоровой женственности — пять футов два дюйма росту, синие глаза, гладкие, тонкие светлые волосы и рот, похожий на розовый окоем крошечного влагалища, девственного, разумеется.
— С добрым утром, Летти, — говорит она, останавливаясь и припадая, чтобы произнести эти слова, к перилам. Трудная встреча с мужем еще впереди и нет никакого резона искушать на этом рискованном спуске Судьбу, говоря и переступая одновременно.
При появлении жены Уильям вскакивает.
— Агнес, дорогая! — восклицает он, спеша выдвинуть ее кресло из-под стола.
— Пожалуйста, Уильям, не суетись, — отвечает она.
Так начинается битва, давняя битва, в которой каждый из них норовит закрепить за собой преимущественное право именоваться нормальным человеком. Существуют же мерки, коим удовлетворяют все разумные люди: вот и следует выяснить, кто из них двоих не отвечает этим меркам с большей
