Огненное евангелие

подозревал, что именно такую безвольную тактику избирают обреченные заложники, которых ждет пуля в висок.

За теленовостями, в другом конце комнаты, последовала запись комедийного шоу середины девяностых.

— Ты это смотришь? — через какое-то время поинтересовался араб.

Белокожий не ответил, но, видимо, жестом показал «нет», потому что араб задал ему следующий вопрос:

— Так давай выключим?

— А вдруг спецвыпуск новостей?

— Про что? Про нас?

— Почему нет.

— Остынь. И что, по-твоему, они скажут? Что полиция вычислила нашу квартиру и сюда уже едут копы? Так тебе по телику и сообщили!

— Я не хочу превращаться в Швейцарию! — взвыл голос из «ящика», и вдруг как будто стая голодных чаек захлопала крыльями — это был записанный смех, сопровождающий любой ситком.

— Евреи, прикинь! — раздраженно бросил араб. — Мы чего, должны смотреть на этих евреев? Пустые шутки, пустой смех, пустая жизнь! Читал я про этого Сайнфелда. Самый богатый в шоу-бизнесе, у него свой авиационный ангар, а там стоят все эти «порше», на которых он даже не ездит, потому что у него есть личный шофер, прикинь. Вот почему страна загибается! Слышь, как смеются эти придурки? Над нами смеются, ты понял?

— Нури, уймись. У тебя паранойя.

— У меня паранойя? А кто из нас смотрит еврейский ситком и ждет про себя спецвыпуск новостей? Не будет новостей, пока нет записи! Вот сделаем запись, тогда будут и новости.

Тео повесил голову на грудь, вдыхая запахи дыма и приторно сладкой колы, которыми пропиталась рубашка. Запись. Второй раз они упомянули это слово. Запись его казни? Тео попытался вообразить себя человеком, который вышел из смертельной передряги и пишет про это книгу. Я мысленно записал все, что мне пока удалось узнать: (1) одного из моих тюремщиков зовут Нури; (2) со мной собираются сделать запись, чтобы потом дать ее в эфир с неизвестной для меня целью. И тут меня осенило: я понял, что является ключом к моему спасению. Тео закрыл глаза в надежде, что вот сейчас мелькнет молния и его осенит. Но увидел лишь кромешный мрак.

Теплая рука похлопала его по щеке. Он открыл глаза. Вновь над ним склонились две странные физиономии. Лицо араба сделалось напряженнее, его густые черные брови почти сошлись у переносицы.

Лицо белокожего, напротив, казалось более умиротворенным, а может, просто отсутствующим.

— Это было предопределено, ты ведь и сам понимаешь, да? — в его протяжном голосе слышались странновато чувственные нотки. — Просто каждый из нас играет свою роль.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Тео, — но если я вас чем-то лично обидел, то…

— Тебе придется покаяться, — закончил за него белокожий. — Еще как покаяться.

Спустя несколько часов Тео уже знал все, что ему хотелось узнать, и даже больше относительно мотивов его похищения.

Короткий ответ заключался в том, что, по мнению его похитителей, «Пятое евангелие» нарушало естественное функционирование социополитического ландшафта, в связи с чем они намеревались записать на видеокамеру заранее приготовленную для него речь, с тем чтобы потом распространить ее в СМИ.

Длинный ответ, как показалось Тео, был на добрых два часа длиннее, чем следовало. В рукописном виде получилась бы целая книга, и ее издателю, если таковой нашелся бы, пришлось бы нанять редактора с хорошо работающей головой. Впрочем, история в изложении Нури и его непоименованного белого сообщника никогда не ляжет на стол издателя; она существовала исключительно в размягченных мозгах этой пары, написанная микроскопическим неразборчивым полуразмытым почерком, такой загадочный плод любви, расшифровать который было дано только им одним.

Насколько Тео мог судить, недовольство «Пятым евангелием» у Нури связано с тем, что оно является орудием сионизма. История Малха деморализует христиан, заставляя их усомниться в божественной сущности Христа. Она добавляет весомости утверждению евреев, что Иисус не был Мессией, и призывает христиан, пока не готовых навсегда расстаться с Библией, взглянуть на Новый Завет как на поддельное приложение к Ветхому. В некоторых американских штатах и по непонятным причинам в Румынии и Венгрии распространились новые христианские секты, ждущие прихода Мессии и упорно штудирующие Ветхий Завет. По телевизору показывали кадры, как новообращенные, выйдя на улицы балканских городов с Библией в руках, демонстративно вырезают из книги Новый Завет заточенными ножами. Нури, конечно, плевать хотел на эти секты и всех этих сумасшедших. Он как-никак мусульманин. Но его беспокоит, что эти секты — явный симптом разлагающегося христианства и движения в сторону Торы как высшего религиозного авторитета западного мира. Это неизбежно укрепит в евреях уверенность в себе, поможет им завербовать в свои ряды новых сторонников и приведет к повсеместному распространению сионизма, что, в свою очередь, лишь усугубит и без того плачевное положение палестинцев. Коварное восхождение сионизма к мировому господству окажется двояким: ключевые фигуры в американской администрации перейдут из христианства в иудаизм, а ее политика отныне будет встречать меньшее сопротивление, так как тысячи избирателей также обратятся в иудейскую веру. Таким образом, на мемуары Малха, в конечном счете, ляжет прямая ответственность за геноцид мусульман в Палестине.

Теория белокожего, в сравнительном смысле, выглядела несколько экстравагантно. Ей не хватало политической остроты анализа Нури, а ее логические построения не казались столь же надежными. А еще она изобиловала мудреными словами, что в сочетании с внешностью автора и его акцентом, ассоциировавшимся у Тео с собирателем тележек в «Уолл-Марте», придавало его разглагольствованиям особую нелепость. А может, этот тип таким образом пародировал «Пятое евангелие»? Если так, то его память и способность к механическому повторению впечатляли.

Суть его аргументации, если слово «суть» приложимо к кастрюле пережаренной фасоли, сводилась к тому, что Иисус никогда не существовал в телесной оболочке, а был голограммой или трансфокальным объектом, который Бог оживил. Так называемые ученики являлись магическими адептами или биоспиритуальными каналами, чья священная функция заключалась в том, чтобы трансформировать высшую информацию на входе в голограмматическую информацию на выходе. В определенных точках — побережье Галилейского моря, Кана, Голгофа и так далее — они становились особым образом и, одновременно сфокусировав свою энергию, создавали синхронизированное воплощение живого псевдочеловека, т. е. Иисуса. Историческое воздействие таких воплощений было частью продолжающегося по сей день божественного проекта по улучшению человеческой расы; такое событие, как распятие, замышлялось как эволюционный спусковой механизм превращения избранных индивидуумов в прототипы homo sapiens высшего порядка. К сожалению, в этой игре участвовал и Сатана, чья задача состояла в том, чтобы не допустить эволюционного прорыва, держа человечество в состоянии звериного невежества, дабы люди, вместо того чтобы избрать путь чистоты и сексуального воздержания, погрязли во грехе и в конце концов оказались в аду.

Тут белокожий прервал свои разъяснения, чтобы подкрепиться кексом в целлофановой обертке и баночкой «Пепси» после затянувшейся речи, да и горло у него тоже саднило, ведь он, как и Тео, наглотался дыма.

— Ну… э… а при чем тут я? — осмелился задать вопрос Тео.

— Сатана — это Князь лжи, — ответил белокожий с полным ртом. — А Малх был одним из его каналов. Сатана выбрал Малха, чтобы подорвать силу воздействия распятия.

Адепты новой веры раскусили его, но он их перехитрил и спрятал свитки в животе беременной статуи. Потому что Бог не заглядывает в животы беременных. Таков договор с Геей[12].

— Я не знал, — сказал Тео.