— Вот вам, дядя Гашпар, моя рука… столько-то, сколько бумага, и она стоит… ну а теперь… если тут еще кто-нибудь заведет речь о похоронах, я притащу самый большой молот и разнесу этот дом в щепы… а ты, Аннуш, перестань хлюпать, как будто похоронные дроги уже стоят на дворе. Накрывай, пока я бочку подою.
Тяжелые шаги кузнеца затихли в прихожей, Анна стеснительно подошла и уткнула залитое слезами лицо в плечо старику.
— Отец, родненький…
И этим было сказано все, до конца.
С тех пор минуло, правда, без малого восемь лет, и сейчас старый Ихарош о них совсем не думает, к тому же ничего особенного за эти восемь лет и не произошло. Инструмент его покрылся пылью, вывеска облупилась, пчелы роились, когда приходило тому время, Аннуш старательно, как и положено, присматривала за состарившимся отцом, а по вечерам заглядывал Лайош с бутылочкой под мышкой — сажу прополоскать, как он говорил.
Но сейчас старик думал не об этих приятных вечерах, он был полон радостью во-первых, от того, что приблудился Репейка, а во-вторых, он удил рыбу, и как раз в эту минуту вдруг дернулся поплавок. Пробка весело заметалась по воде.
— Тихо, Репейка, сейчас я его подсеку, — прошептал старый Ихарош и дернул удилище.
— Ах ты, чертяка!
Репейка взволнованно топтался вокруг Ихароша и не понимал, что же дергает леску, отчего тарахтит катушка, совсем как будильник Додо.
Удилище изогнулось, рыба боролась отчаянно.
— Только бы не сорвалась! — взмолился Ихарош и начал выбирать леску.
Вскоре показалась широкая спина карпа; Репейка залаял на него.
— Молчи, Репейка, не то он бесноваться начнет…
Но карп — он был килограмма на полтора — бесноваться не стал, даже когда старик подводил подсак.
Это был на диво прекрасный день. Карпа бросили в садок, крючок — опять в воду, мастер Ихарош поглядывал то на Репейку, то на садок, в котором шевелилась красавица-рыба; потом переводил взгляд на воду, камыши, и в старом зеркале глаз отражалось сейчас куда больше того, что они вокруг видели. Словно все то из прошлого, что было в нем красивого и доброго, выступило вперед, дурные же дни прикрыл, запахнув завесою, преходящий мираж удачного дня.
— Вот уж Лайош порадуется рыбке, — говорил старик себе самому, но отчасти и Репейке, который лишь качнул хвостом, так как не знал, кто такой Лайош. Если бы он услышал «Янчи», «Оскар» или «Додо», тотчас понял бы, о каком из его исчезнувших друзей — людей — идет речь, но имя Лайош еще не встречалось в его коротенькой жизни, поэтому он одобрил его лишь вообще. Вдруг Репейка заворчал:
— Кто-то идет по берегу! — Он глядел в сторону реки. — Мне не хотелось бы, чтобы он подошел к нам.
— Это смотритель плотины, — сказал старик, — не обращай внимания. Сюда он не пойдет, но это хорошо, что ты предупреждаешь… у меня-то, что греха таить, уши стали ленивы, да и глазами похвастаться нельзя. Но теперь все пойдет по-другому, ты будешь и глаза мои и уши. Знать бы только, откуда ты взялся, хотя, пожалуй, лучше этого не знать, ведь тогда пришлось бы вернуть тебя. А я никому тебя не отдам. Иди- ка сюда, Репейка!
Репейка тотчас предстал перед старым мастером:
— Вот я!
— Покажи мне свой номерок.
Мастер Ихарош пошарил в сумке и вытащил кусачки.
— Я не ущипну тебя, не бойся. — Кусачки щелкнули, налоговый номерок упал. — И какой осел на весь мир объявляет, как зовут собаку! — проговорил старик и бросил жетон в воду. — Вот так! Было — и нету. Понимаешь?
Репейка не понимал, поэтому после операции отошел немного в сторонку и встревоженно покрутил хвостом:
— Мне эта штука не нравится, — поглядел он на кусачки. — Больно мне не было, даже не ущипнуло, а все-таки не нравится. — Он успокоился только тогда, когда инструмент исчез в сумке, в той самой сумке, из которой появлялось и сало, а на сало Репейка смотрел всегда с особенным почтением.
Между тем часовая стрелка тени стала короче, потом опять начала расти и показывала теперь на восток. На другом берегу старицы из камышей вышла со своим выводком лысуха, и черные комочки весело бултыхались в ряске, пока не появился болотный лунь; маленькое семейство тотчас словно сдуло ветром. Лунь продолжал спокойно покачиваться, словно в жизни не едал птенцов лысухи, и делал вид, будто не слышит грубой брани камышовки в свой адрес. Слышать он, конечно, слышал отлично, но не обращал внимания, так как поймать камышовку луню невозможно, хотя гнездо ее разорять приходилось.
А вот мастер Ихарош и правда всего этого не слышал, потому что сладко дремал; прикорнул и Репейка, но время от времени открывал глаза и проверял, все ли на месте. Довольно долго никаких происшествий не было, так что они хорошо отдохнули, особенно когда старая ива прикрыла их своей тенью. Вдруг длинная тонкая палочка из тех, что старик расставил на берегу, стала раскачиваться, и негромко затрещала катушка.
Репейка сел и с неприязнью наблюдал это странное явление. Может, кто-то грозит ему палкой? Он зарычал. Но старый Ихарош не проснулся, продолжая мирно посапывать.
Щенок заволновался, удилище гнулось и чуть не срывалось с места. А человек спит. Спит, как Додо в кровати, а эта штука возьмет, да и ударит прямо сюда…
Репейка решительно потянул старика за штанину, рычанием предупреждая, что пора что-то предпринять.
— Что такое, кто тут? — Старик непонимающе смотрел на щенка. — Это ты тянул меня за штаны, Репейка?
Репейка впился глазами в болтающееся удилище, пока старик не вернулся наконец в реальный мир и не услышал треск катушки — рыба уже далеко унесла проглоченный крючок.
— Ого-го, — воскликнул мастер, схватил удилище и резко подсек. Морщинистое лицо покраснело от волнения, он должен был бороться изо всех сил, чтобы рыба не ушла в камыши на противоположном берегу. Скоро леска стала то и дело окунаться в воду, потом и вовсе ослабела, — значит рыба повернула вспять. Старик взволнованно крутил катушку, подтягивая леску.
— Пока не сорвался, — прошептал он, — вот хорошо, что ты разбудил меня, песик… Эге-ге, туда я тебя не пущу, нет, вы только на нее поглядите, эта рыба еще обведет меня!
Леска натянулась предельно, пришлось опять отпустить. Катушка крутилась, как бешеная, потом — старик сильно притормозил — завертелась медленнее.
— Иди, иди сюда, куманек!
«Куманек», судя по всему, имел на этот счет особое мнение, так как пришлось еще три-четыре раза отпускать леску, пока наконец не стало ясно, что можно вытаскивать добычу.
— Ишь, дьявол своевольный! Видишь, Репейка? Но теперь уж он устал…
Репейка внимательно смотрел на воду и тявкал иногда, так как уже видел то, чего не видел еще человек: на конце лески судорожно билось длинное темное тело.
— Сом! — воскликнул старик, когда рыба наконец показалась из воды. — Теперь только не торопиться, Репейка, только не торопиться! — И он взялся за ручки подсака. — Сейчас попробую подвести с головы… Ну же, спокойно, не прыгай… Ух, какая рыбина!
Подсак, похожий на сачок для ловли бабочек, подхватил рыбу, и Гашпар Ихарош, дрожа от усилия, волоком втащил ее на берег, потому что поднять одной рукой не хватило сил.
— Есть! Вот это рыбина! А уж как Лайош-то ее любит! Но, не будь тебя, Репейка… Ума не приложу, как это тебе в голову пришло за штанину меня подергать…
Репейка напряженно следил за сомом, пока тот не перекочевал в садок. Он догадывался, что рыбная ловля один из способов добывания пищи, но никак не мог бы объяснить человеку, что потянул его за штаны
