приказом.
На стене тик-такали старые часы, и Репейка спокойно наблюдал за механическим качанием маятника. Он не боялся, каким-то образом чувствуя, что в этом доме ему ничто не угрожает. В доме их только двое — он и старый Ихарош, который здесь всему господин и указчик, даже этому хвосту, с тарелкой на верхнем конце… эта раскрашенная штука все размахивает хвостом, но сказать ничего не может, кроме: тик-так тик- так. Дурость, да и только!
Под часами стоял стул, на нем трубка, кисет с табаком, спички.
Репейка уже отвернулся было от часов, сочтя бессмысленное качание хвоста неинтересным, как вдруг часы крякнули и стали отбивать время. Одна гиря пошла книзу — впрочем, Репейка увидел это уже из-под стола, — а та штука наверху загалдела:
— Длинь-длинь-длинь, длинь-длинь! — Пять раз подряд.
Репейка ворчал, а в дверях стоял Ихарош и улыбался.
И снова все то же: тик-так, тик-так…
— Испугался, Репейка? Поди сюда! Ну-ну, иди, часы ведь не кусаются. — И старик поднял щенка. — Погляди хорошенько и больше не обращай внимания.
Репейка, слегка упираясь, обнюхал гири, но к маятнику совать нос не стал.
— Ладно, ладно, — извивался он в руках Ихароша, — кусать эту штуку я не буду… пусть себе подлизывается, виляет хвостом, мне-то что, только на пол ей лучше бы не спускаться…
— А теперь займемся рыбой, мой песик, я ведь уже сказал Лайошу да Аннуш, что нынче вечером будет пир. Они тебе обрадуются, вот увидишь.
Это произошло, однако, значительно позднее, когда улеглась уже пыль, поднятая возвращавшимся домой стадом коров и гурьбою свиней. Репейка за это время ознакомился с двором, сараем, забором и даже понюхал из-за планок соседскую собаку, которая по ту сторону забора держалась очень лихо и храбро.
— Если бы я могла до тебя добраться, показала бы, какова я, — пролаяла она, но потом умолкла, так как запах выпотрошенной рыбы буквально ударил ей в нос.
— Ры-ыба, — проворчала она завистливо, — рыба… Я тоже ела рыбу нынче утром, и мясо, и всякое другое.
— По ребрам твоим видно, — тявкнул Репейка и подбежал к Ихарошу, державшему в руке печень сома.
— Ешь, Репейка. Много сейчас не дам, не то вечером, пожалуй, не захочешь ужинать…
Репейка взял печень с ладони аккуратно, словно пинцетом, и пылко покрутил хвостом, заверяя своего хозяина, что не бывает такой доверху нагруженной телеги, чтоб не уместилось на ней еще хоть что-нибудь; возвращаться к забору, чтобы продолжить знакомство, он не стал. Соседская собака видела, что он ест, довольно и этого…
Большая сковорода постепенно заполнилась нарезанной кусками рыбой. Горлица умолкла, пыль улеглась, и во двор хлынули остывающие летние ароматы сада. На кухне уже горела лампа, и над застарелыми запахами давних яств, приготовлявшихся когда-то на плите, заколыхался свежий аромат жарящейся рыбы. Старый рыбак благоговейно и умело переворачивал кусок за куском, и его морщинистое лицо разглаживалось.
— Лайош себя не вспомнит от радости, этакого сома увидя, да мне и самому выловить подобного прежде не доводилось. Вот посмотришь, Репейка… он и тебе, конечно, обрадуется… вот увидишь.
Однако Репейка встретил Лайоша без особого воодушевления. Он даже отступил в тень и заворчал.
— Собака! — закричал Лайош. — Право, слово, собака! А ну, иди ко мне, собачка, да поживее. Я в этом доме свой…
— Возможно, — проворчал щенок, — вполне допустимо. Я и сам это сразу заметил, но мне, кроме моего хозяина, никто не указ.
— Садись, Лайош, и не пугай щенка. Он не привык к тебе, но потом вы подружитесь. Я сегодня его приобрел.
Лайош сел.
— Ко мне, Репейка, — сказал старик и сунул Лайошу кусочек жареной рыбы. Погладив щенка, он ласково подтолкнул его к кузнецу. — Возьми у него рыбу, песик. Лайош человек хороший…
Репейка очень сдержанно взял рыбу из рук Лайоша и раз-другой слабо вильнул хвостом.
— Вкусно было, право, очень вкусно, — поглядел он на Лайоша, — я тебя знаю и теперь всегда буду узнавать, очень уж ты вонючий…
— Сейчас и Аннуш пожалует, — сказал Лайош и щелкнул пальцами, подзывая Репейку; однако Репейка только покосился — знаю, мол, что меня подзываешь, — но даже не шевельнулся. «Ну, настолько- то мы еще не подружились!» — говорила эта неподвижность.
— Ишь, какой неприветливый, — оскорбился Лайош и укоризненно покачал головой, когда появилась Аннуш и Репейка встретил ее, как старую знакомую. Лайошу было невдомек, как страшен Репейке въевшийся в него запах сажи, дыма и дегтя, не подумал он и о том, что человек в юбке никогда не вызывал у щенка опасений. Ни разу женщина его не ударила, не пнула ногой, зато все они, начиная с Маришки, кормили его и ласкали.
— Ой, какой хорошенький щеночек! — восторгалась Аннуш. — Только шерсть вся в липучке да в репее…
— Она меня знает! — сразу решил Репейка, услышав свое имя, и почти не протестовал, когда Аннуш старой гребенкой стала приводить в порядок его свалявшуюся за время скитаний грязную шерсть.
— Ой! — тявкал он иногда, больно.
Бывало Пипинч тоже дергала шерстинки, но не так сильно.
— Завтра я его выкупаю, — пообещала Аннуш, а Лайош встал и заглянул в сковороду, чего давно уже с нетерпением ожидал старый Ихарош.
— У-ууу! заорал он во все горло, — сом!
Репейка рванулся из рук Аннушки и испуганно уставился на Лайоша.
— Не бойся, песик, этот Лайош вечно кричит… но никого не обижает.
— Дядя Гашпар, да как же вы поймали его?! Аннушка, поди сюда, ты только погляди на эти кусища… а я-то всего одну бутылку вина прихватил.
— Я тоже вина припас, — улыбнулся старик, — очень уж хороший день у меня нынче выдался. Две этакие рыбины да щенок… — И задумался: как же про него рассказать? Может, просто: купил у одного человека? — …Спрашивает, не куплю ли собаку. Ну, я и купил. Понравился мне щенок, зовут Репейка…
— Ко мне он сразу пошел, а от Дюлы Цинеге — хотите верьте, хотите нет — сала не взял. Это собака ученая, да и тот, кто продал, про это сказал… Накрывай, Анна.
Репейка тотчас побежал за Анной, мудро рассудив, что, где женщина, там и ласка, там и кастрюльки с едой.
Теперь по комнате и по кухне распространился приятный аромат — предвестник ужина и угощения. Аннуш напевала себе под нос, а Лайош взял из сковороды кусочек поменьше и положил на хлеб:
— Можно, дядя Гашпар? Как хотите, а я должен попробовать…
Старый Ихарош размягченно смотрел на Лайоша, у которого даже глаза закатились от наслаждения.
— Такой рыбы я еще не едал, — прошептал Лайош, который звуки средней громкости вообще опускал. И либо кричал, либо говорил шепотом: — Она ж как роса, как… — Не найдя достаточно возвышенного сравнения, он положил на хлеб еще кусочек рыбы: — Вот теперь у меня появляется аппетит!
Гашпар Ихарош улыбался, но Репейка не улыбался.
Этот насквозь продымленный, рукастый великан уже ел…
У Репейки заблестели глаза, он несколько раз проглотил слюну, и Лайош показался ему теперь куда более симпатичным. Щенок, до тех пор крутившийся под ногами у Аннуш, словно бы невзначай вышел на кухню и замер возле старого мастера. У Репейки был определенный жизненный опыт, и этот опыт говорил, что во время трапезы человек становится несомненно более тароватым, поскольку многие люди носят сердце в желудке, и любители поесть часто дружелюбнее, чем унылые хиляки, с которыми нужно держать ухо востро. Цирк, разумеется, не в счет, там толстяков не водилось, за исключением Буби… впрочем,
