— Тебе известно мое имя, и рука твоя очень приятно пахнет. Такой запах был у старого Галамба и у того человека, которого сейчас нет здесь… и немножко у Додо. Я тебе друг.
— Чудесный пуми! Не ходи туда, Мирци! Черт бы побрал эту нахальную кошку! Но, может быть, он ее не тронет. Репейка, нельзя!
Разумеется, необходимости в этом предупреждении не было. Кошечка жеманно помурлыкала у Репейки под носом, потерлась об него, потом перевернулась на спину и подняла лапки к Репейкиной морде. В это время подошла к забору и Дама, завистливо покачивая хвостом.
— Со всяким и каждым играть лезет… мое воспитание…
Лесник раздвинул колья ограды.
— Ступай и ты, старушка! Аптекарь болтает невесть что, а вообще-то он трусишка.
— Репейка, — воскликнул аптекарь, — по-моему, нас оскорбили. Как ты думаешь, не поставить ли мне Мартона Рёйтёка перед дулом моего… перед моей лопатой?
Собаки познакомились ближе, хотя Мирци постоянно путалась у них под ногами. Хвост Репейки взволнованно дрожал, потом он, зазывая, побежал к складу. Мирци запрыгала за ним, поплелась и Дама.
— Репейка шесть крыс прикончил, — сказал аптекарь, — а сейчас, честное слово, повел, по-моему, показать их своим новым знакомым.
— Верно говоришь. Гляди…
Дама села возле крыс, потом затрясла головой так, что уши ее разлетелись в стороны:
— Молодец! Но крысы грязные и вонючие, я никогда к ним не прикасалась.
Мирци обошла огромных грызунов, одного даже кусанула.
Репейка заворчал.
— Это не твое… — Потом посмотрел на Даму. — Твоя воспитанница очень нахальна.
— Это правда, по ты должен принять во внимание, что родилась-то она кошкой. Меня зовут, — вскинула голову старая легавая на свист лесника, — мне надо идти.
Она вернулась к забору и протиснулась менаду прутьями.
Между тем, яма была готова.
— Какие-нибудь вилы нужны. Хотя старый Ихарош чудеса рассказывал о своем щенке, мол, все, что ни попросишь, приносит.
— Попробуй.
— Репейка!
Репейка тотчас прибежал на зов — конечно, в сопровождении Мирци: котенок любил поразмяться.
— Принеси крысу… крысу, — показал аптекарь на крыс. Репейка побежал к складу и тотчас вернулся. Он колебался. Это же не трубка и не спички…
— Принеси! Принеси! Крысу… крысу!
Репейка опять сбегал туда-обратно, но приказания не понял.
— Дай ему одну в зубы.
— Я?!
— Ну, подтолкни ему под нос, если боишься их.
— Иди сюда, Репейка! — Лопатой он подтолкнул одну крысу к щенку. — Тащи ее сюда… сюда… вот так, вот так… феноменальный пес!! Неси, неси… потрясающе!
Глаза Репейки блестели.
— Игра… игра! — И он положил крысу у ног человека.
— Неси, собачка, неси всех! Неси сюда, неси! — восторженно взмахивал руками аптекарь, и даже старый лесник удивленно покачал головой.
— Слушай, Денеш, подобных собак на свете немного. Ведь он приносит их по одной и не кусает, как сделала бы даже самая лучшая легавая.
Однако, аптекарь почти не слышал его. Он был потрясен и даже не заметил, что Репейка принес уже всех.
— Тащи, Репейка, неси! Тысяча чертей, мы будем выступать с ним в цирке… тащи сюда, моя радость, чтобы я похоронил их всех в этой яме… на ужин получишь две пары сосисок… неси, Репейка!
Репейка опять побежал к складу.
— Неси! — надрывался аптекарь.
Репейка огляделся, обнюхал место, где только что лежали крысы, а поскольку призыв все повторялся, схватил Мирци и потащил к скорчившемуся от смеха аптекарю.
Мирци мяукала, потом стала сердито фыркать:
— Я тебя поцарапаю… всего исцарапаю! — хотя Репейка нес ее бережно, словно коробку спичек.
— Вот! — Репейка отпустил котенка, а так как тот продолжал ныть, бегло лизнул его в морду.
— Мне ведь человек приказал, а тебе я не причинил никакого вреда…
— У меня же вся шуба в слюне, теперь мне вылизывать ее!
— Репейка, я расцеловал бы тебя, но, после крыс, сам понимаешь… Ну, что скажешь, дядя Мартон?
— Ничего. Не могу слова вымолвить. Слезы градом от смеха… одно точно, немецкие овчарки и в сравнение не идут с этим комочком шерсти. Он нес Мирци, словно яичко. Но эта наука не с ним родилась, его этому научили, и тот, кто учил, был мастер своего дела.
Да, — и это знаем не только мы, — Оскар был мастером своего дела. Это открыто признал сам Таддеус, свидетелями же были Султан, Джин и даже Пипинч, а ведь их мнение тут весьма авторитетно.
Мы уже поминали о том, что Репейка почитал себя существом сухопутным, — вот почему он подозрительно косился на появившийся вдруг во дворе большой таз и рядом кастрюлю с водой, от которой шел пар. Щетку же и мыло он встретил уже с нескрываемым отвращением. Предчувствия Репейки были, однако, почти безошибочны, а запах йода из коричневого флакончика только укрепил их.
Розалия принесла еще чайник с холодной водой и натянула резиновые перчатки.
— Ну, давайте собаку сюда.
Репейка подошел поближе к аптекарю.
— Ступай, Репейка. Да вы сами позовите его, Розалия! Это ж такая собака, что если сказать ему: круши мак, — он будет крушить мак. Будет!
— Иди сюда, Репейка, я тебя выкупаю. Вода хорошая, теплая.
Репейка смотрел на аптекаря.
— Вода? Ненавижу! А потом вот это самое… это вонючее… — «Вонючее» было мыло, которое когда-то при купании попало ему в глаза, щипало, и щенок этого не забыл.
— Иди, песик, будешь чистым, как лебедь.
Но Репейка не хотел быть чистым, как лебедь. Более того, он стал посматривать в сад…
— Нельзя! Останешься здесь! — топнул ногой аптекарь. — Почтенная дама ждет тебя, хочет вымыть… право, я тебя не понимаю, Репейка. Идем!
— Э-эх! — вздохнул щенок и, смирившись, поплелся рядом с новым своим повелителем, чтобы поступить в распоряжение Розалии. Он шел, нога за ногу, и даже чуть-чуть скулил.
— У меня особенно живот чувствителен… и если мне попадет в рот это белое… я выскочу из таза!
Однако Розалия так бережно поставила его в таз, а руки ее так ловко и любовно мыли и чистили четырехкилограммового победителя крыс, что щенок повизгивал, честно говоря, лишь по привычке.
— Нет, нет, только не уши! Оттуда пойдет в глаза, в рот…
— Посмотрите, куда укусила его крыса, я потом смажу йодом.
— Вот здесь, — показала Розалия, оттянув Репейке брылю — еще и кровоточит немного.
— Смойте хорошенько мыло, а я вынесу его подстилку.
Подстилку бросили возле стены, куда еще попадало солнце, и щенок пылко завилял хвостом, приветствуя знакомое ложе.
