Вокруг не видно было ни одной птицы, только слепни жужжали и жалили беспощадно.
— Пообедаем? — спросил Матула.
— Я что-то не хочу есть, — признался Плотовщик. — Аппетит у меня совсем пропал.
— Об эту пору всегда так. Самое умное теперь завалиться на сено, хотя уснуть вряд ли удастся. Чую я, гроза здесь будет раньше, чем я думал. Слышишь?
— Слышу что-то. А разве это не самолет?
— Погляди на пса.
Серка сидел как каменный, но его уши стояли торчком, повернутые к юго-западу, точно две слуховые трубки.
Налетел ветер, но сразу стих, и снова все замерло в напряженном ожидании.
— Слышишь?
Теперь где-то вдали уже отчетливо загремело, но так далеко, что чудилось, будто клокочет земля. А в ответ совсем тихо, но жутко зазвенели бесконечные камышовые заросли.
Вихрем взвилась зола над кострищем, закружились листочки, пригнулась трава.
— Только бы не принесло града, — вздохнул старик. — Овес в поле еще не убран, половина пшеницы не заскирдована, кукуруза не налилась.
Дюла молча прислушивался.
— Большая гроза собирается, — сказал Матула, — но ненадолго. Раз неожиданно нагрянет, значит, быстро пройдет.
Зашелестела ольха, и небо так потемнело, словно солнце заслонила густая пыль. Камыш заговорил басом; страшный далекий рокот все приближался.
— Я выйду, — сказал Плотовщик.
— Ну иди посмотри.
Когда мальчик вышел из шалаша, ветер чуть не сбил его с ног. Ветер дул ровно и не мешал дышать. Он несся равномерно, как вода на речном пороге. Камыш совсем склонился к земле, деревья горестно вздыхали, и громкий хруст возвестил о том, что где-то обломился огромный сук. Дюла с трудом защищал глаза от носившихся в воздухе соринок, но картина, которую он видел, была устрашающе прекрасна.
На юго-западе небо совсем почернело, словно темные горы выросли из глубин, скрытых горизонтом, и, как челноки на ткацком станке, метались молнии. Кружевные гребни облаков стали изжелта-белыми, небо и землю точно заволок густой дым от сырой соломы. Ветер уже ревел. По воздуху неслись ветки, тростинки, листья, и мерещилось, будто на мир вот-вот обрушится страшная движущаяся стена. Но самым грозным в этом адском спектакле был аккомпанемент — нарастающее клокотание, несмолкаемый гул, зловещий рев надвигающейся бури. Казалось, еще минута, и наступит конец света.
Мальчик стоял, зачарованный бурей. Он не ощущал страха и не замечал дождя, крупные капли которого барабанили по листьям. Солнце уже скрылось, над головой проносились нагромождения туч, и, когда он ощутил, что эта сконцентрированная безграничная сила разрывает ему грудь, все растворилось в страшной, гремящей вспышке, расколовшей небо.
Пробираясь почти на ощупь, наш Плотовщик поспешил укрыться в шалаше, потому что молния словно разворотила дно небесного океана, и на землю хлынули потоки воды.
Матула набивал трубку, Серка лежал, развалившись, возле постели Дюлы. Мальчик растянулся на своем ложе. Они втроем смотрели на струи ливня снаружи, заслонившие все кругом, и молчали, но им дышалось уже свободно и в каждом движении чувствовалось облегчение.
Дали видно не было, но им и не надо было смотреть вдаль, так как всеми нервами они ощущали, что горизонт уже расширился; на их души излился сонный покой. Дюла успел заметить, что старик положил трубку, а потом он слышал только клокотание дождя на лугу и его громкую дробь по крыше шалаша.
Вскоре он и это перестал слышать.
На этот раз Дюла спал без сновидений, словно провалившись в серую пустоту. Если бы кто-нибудь посветил в шалаше — там ведь всегда царил полумрак, — то увидел бы, что люди дышат ровнее, а их лица постепенно разглаживаются. К Серке, чью морду украшала густая шерсть, это, разумеется, не относилось, но его нос во сне спокойно и одобрительно втягивал воздух, отдающий дождем. Пока Матула и Дюла спали, он три раза подходил ко входу, а затем, вернувшись на свое место, тут же закрывал глаза. Но после четвертого раза-почувствовал, что старый хозяин смотрит на него, и, подойдя к Матуле, прижался мордой к его руке.
«Дождь еще идет, — просопела собака в кулак старику. — Но скоро кончится».
— И что тебе, псина, угомону нет? Тут проснулся и Дюла.
— А я заснул.
— И я тоже, — сказал Матула, — и Серка. В такую погоду сон — самое милое дело. За ночь тучи разойдутся.
— Холодно будет?
— Конечно, посвежеет. Воды много и пара.
Плотовщик лежал, глядя прямо перед собой. Ему вспомнились слова из учебника, он точно увидел их: «… при парообразовании происходит поглощение тепла…»
Воздух стал прохладным, дождь стих, и гроза унеслась на восток, а потом гром и вовсе перестал погромыхивать.
Сейчас рыба отлично клюет, но какому дураку захочется сидеть в грозу с удочкой? — рассуждал Матула. — Молния любит ударять в воду. Больше, правда, в железо, но иногда ударяет в воду, а то и в деревья. Очень любит она тополь, дуб, вяз, иву, — под ними никогда от дождя не прячься. Под конским каштаном и буком можешь стоять, а лучше всего под ольхой. Поэтому я тут шалаш и поставил. Во всем лесу не найдется ольхи, разбитой молнией, а тополей много. Если гроза застанет там, где некуда спрятаться, самое лучшее лечь ничком. Небольшое купание не повредит человеку, хотя иногда и молния не вредит.
— Как это?
— Да вот она такая, молния. В моих кума и свояка раз ударила, а они живы остались.
— Неужели?
— Дело так было. Возили они сено, а тут разыгралась гроза, и они подводу разгрузили, а сами в дом ушли. Кум говорит: «Слышишь, Янчи, постриги-ка меня, все равно нам делать нечего, а волосы у меня отросли такие, что хоть косу заплетай». Сели они на крылечке — ведь в горнице-то темень была. Полголовы ему остриг свояк, и тут как ударит!..
— Куда?
— Да в ножницы! Янчи бросил их и зарычал, точно лев, а кум сковырнулся со стула и совсем посинел.
— И умер?
— Говорю, жив остался. Неделю заикался малость и ходил с рожей черной, как у цыгана, а так хоть бы что. С тех пор кум очень уважает молнию, и как загремит, бросает мотыгу, косу и летит домой. И к парикмахеру ходит, но только в ясную погоду. Вот какое было дело. А тучи-то расходятся, светлеет небо. К вечеру совсем распогодится.
Дождь капал уже устало, и серую пелену отнесло к востоку. Дюла чувствовал себя словно после сдачи экзамена. Он ощущал облегчение и, как ни странно, голод. Признаться в этом он, конечно, постеснялся, и подошел к цели окольным путем:
— Теперь мы не сумеем разжечь костер.
— Есть охота?
Этими двумя словами Матула положил конец хитрым маневрам нашего Плотовщика, который еще раз убедился, что старик не любит пустых церемоний и обиняков.
— Если ты есть хочешь, так какого лешего начинать с Адама и Евы? Я ведь как раз собирался сказать, чтоб ты разложил костер, да ждал, не перестанет ли дождь. Дрова есть, сухой камыш возьмешь в шалаше.
Завеса туч на западе прорвалась, и проглянувшее между ними оранжевое солнце излило на лес чудесное сияние, а на востоке небосвод пересекла широкая сверкающая радуга.
— Теперь можешь разжигать костер: раз радуга, значит, конец дождю. Побольше камыша подбрось, а
