дело не кончилось пневмонией.
— Не пугай, а то меня хватит удар.
— Конечно, хватит, но только через пару лет, не раньше. А пока…
— Пока…
— Нужно срочно послать в аптеку за пенициллином, потому что у меня кончился.
— Пиши рецепт.
Когда чуть позже Кряж выглянул в окно, он увидел, как по двору проскакал всадник.
— Слушай, Дюла, а они не сказали, что нам можно вставать? Как ты думаешь?
Однако Дюла ничего не думал, потому что снова впал в полузабытье. Вместо него подала голос тетушка Нанчи, вошедшая в комнату с огромным подносом.
— Вы же умрете с голоду, бедные мои детки.
— А нам нельзя вставать? — спросил Кряж.
— Ни в коем случае!
Дюла улыбнулся пересохшими губами.
— А я ни вставать, ни есть не хочу.
— У тебя, дитятко, ко всему прочему, и желудок испорчен. Тебе я ничего и не дам, только кофе с молоком и хлеб с маслом. Доктор так велел. А Кряж может есть что хочет. У тебя жар, Дюла?
— Доктор не сказал, а градусник унесли.
— Бог ты мой! — заволновалась старушка, которая хотя и не знала истины, но чувствовала, что дело плохо, а потому не отваживалась лечить мальчика своими чудодейственными снадобьями.
— Ну, ешьте, ешьте, а потом я пущу к вам этого старого разбойника — он тоже еще не завтракал, только что пришел из своего камышиного царства. Говорит, никто не виноват, что вы простыли, потому что на новую беду и на старые развалины не сыскать хозяина.
Плотовщик почти не прикоснулся к еде, зато Кряж наелся до отвала. Друзья то и дело поглядывали на дверь, с нетерпением ожидая Матулу, точно они целый год не виделись.
Но вот раздался стук в дверь.
— Я же сказал, что приду, — проговорил старик. — Я и рыбу принес для Нанчи. Такую рыбу и больным есть можно.
Кряж выпрыгнул из постели и пододвинул Матуле стул.
— Да мы вовсе и не больны, дядя Герге.
— А я и не сказал этого. Но вы простыли, а когда так, то лучше слушаться доктора.
— Серку не взяли с собой?
— Там оставил, его место там. Я все прибрал и почистил — шалаш, удочки, катушки, ружье. Искал второй сапог, но, конечно, не нашел. Вы когда приедете-то? Не сказал доктор?
— Да, наверное, через несколько дней.
— Ну и не беда — сейчас после града камыши все полегли, побило их сильно. Ну да через пару дней опять встанут. Патроны тоже отсырели, но я уже купил новые. Н-да, скверная выдалась погодка, что правда, то правда.
Матула говорил все это Кряжу, а смотрел на Дюлу, который снова заснул. Тогда старик тихо встал и кивнул Кряжу.
— Не будем мешать ему спать, — прошептал он и неслышно вышел из комнаты.
Кряж не понял, почему Матула так оберегал сон Дюлы, но после плотного завтрака не стал над этим задумываться. Он тоже заснул.
Еще не наступил полдень, когда Плотовщику сделали инъекцию пенициллина, но он этого даже не заметил. Ему было очень худо: он горел в жару и был почти без сознания.
— Конечно, если бы парнишка был покрепче, другой бы разговор, — сказал позже доктор в конторе. — А этого беднягу Кряжа не держите в постели: он практически здоров. Пусть его полечит тетушка Нанчи. У нее же имеются очень хорошие мази и рука набита на лечении болячек, ожогов и тому подобного.
— Ослаб бедный мальчик, — вздохнул Иштван, — если бы узнали его родители…
— А как они узнают? Надеюсь, ты не собираешься им писать. Не хватает мне еще тут истеричной мамаши! Через две недели ты сможешь передать своего племянничка на окончательное излечение Матуле. Старое доброе солнце, воздух и вода довершат дело. Нужно будет только следить за тем, чтобы он больше не простужался.
— В тот день, когда малец встанет на ноги, ты, Йошка, получишь поросенка.
— Хозяйства у меня нет, так что лучше зажарь его, а иначе что мне с ним делать? Разумеется, не ты сам — пусть Нанчи зажарит. А тогда ты пригласишь меня, и мы вместе с ребятами разделаемся с ним. Под вечер я еще раз зайду.
Когда доктор ушел, дядя Иштван вспомнил о своем обещании написать письмо сестре и рассказать ей о ее сыне. Наконец после долгой подготовки и тяжелых вздохов он засел за письмо.
— Вот так, — проговорил он и заклеил конверт. — Опять эта паршивая сигара погасла!
Потом он тихо зашел к ребятам. Кряж крепко спал. Дюла беспокойно ворочался. Глаза у него были полуоткрыты, однако он не заметил дядю.
— Тетушка Нанчи, заглядывайте иногда к ребятам, — сказал Иштван, выйдя на кухню. — Кряж может встать, если хочет. Доктор говорит, что его теперь можно доверить вашему попечению — вашим целебным мазям.
— Он так и сказал?
— Разве я стал бы выдумывать? Я сейчас поеду на верхнюю пустошь, а оттуда… оттуда, только леший знает куда, К вечеру буду дома.
Лето же, какими бы тяжелыми ни были эти две недели, не останавливалось. А было действительно тяжело, особенно первые восемь дней. Прежде всего нашему славному Плотовщику, затем дяде Иштвану, Кряжу, тетушке Нанчи и доктору, потому что были такие моменты, когда Плотовщик чуть-чуть не отплыл в те неведомые воды, откуда никогда еще не возвращался ни один плот. Но, к счастью, на месте оказывался доктор, который снова и снова спасал Лайоша Дюлу, и в конце концов, на девятый день, наш Плотовщик глубоко вздохнул, затем крепко уснул, после чего проснулся уже без жара.
Свидетелем этого случайно оказался дядя Иштван.
А доктор, закончив вечерний визит, собрал инструменты и лекарства в чемоданчик и с облегчением перевел дух, словно борец после последней победной схватки.
— Уф! — со вздохом облегчения проговорил он. — А я уже начинал бояться, что потеряю поросенка.
Видимо, лето приняло и это к сведению, хотя вполне равнодушно: оно принесло свежий утренний воздух в комнату Дюлы и вдохнуло ему в легкие, однако не стало замедлять свой ход, решив передать нашего Плотовщика осени и новым летним каникулам.
— А где Кряж? — спросил Дюла, оглядываясь.
— Кряж работает, а не лодырничает, как некоторые, — ответил дядя Иштван с нескрываемой радостью, взяв на себя обязанности «второго отца»; он так волновался все это время за своего «ребенка», что его волнений хватило бы на трех настоящих отцов.
Но он сказал правду: Кряж действительно работал. После того, как целебные мази тетушки Нанчи
