в испуге. Была в г. Камне[74] окружная конференция групп бедноты. Настроение было таково, что местный партийный вождь решил было: это не бедняки, а кулаки. И начал в подтверждение своего тезиса искать их окладные листы по налогу. Кое-как ему удалось втолковать, что это настоящие бедняки, но головы их находятся в распоряжении кулаков, поскольку партия еще не удосужилась заняться ими. Это конференция окружного масштаба, уже подобранная. В более же мелком масштабе беднота постоянно издает жалостные звуки: к кому же мы теперь пойдем за хлебом, раз у кулака не будет хлеба. Надо сказать, что тревога эта не лишена оснований. Нажим произвели, хлеб пошел. А о снабжении хлебом бедноты не позаботились. Приходит бедняк в ЕПО[75], хочет купить несколько пудов хлеба. Ему не дают: должны вывозить весь хлеб на станцию. Где же я куплю хлеба? — Где хочешь. А до нового хлеба еще далеко. Идет к кулаку. Тот злобно направляет его в то же ЕПО: теперь мой хлеб там, пусть они тебя кормят. Даже те 25% конфискованного хлеба, которые предназначались для снабжения бедноты, усердные заготовители ухитрились смешать с заготовленным хлебом и вывезти из района. Таких случаев много. Только впоследствии бедняцкая тревога дошла до города, и появились распоряжения о частичном удовлетворении бедноты (речь идет о продаже за деньги).
Нельзя отрицать, что в некоторых случаях — я утверждаю, что это были именно случаи — нажим проводился при участии бедноты. Приезжали в село, проводили собрания бедноты, выясняли с ними местных кулаков и их хлебные запасы, вовлекали их в дальнейшую работу. В таких местах, бесспорно, беднота подняла голову, а политический авторитет кулака низведен до нуля. Беднота впервые чувствует себя предметом забот. Тут и середняк более дружественно настроен. Но таких случаев, думаю, не много.
Мне известно, что «пятаковые политики» поспешили поверить, будто подобная политика стала здесь правилом. Каменев и Зиновьев, находящиеся в почетном (?!) плену в Калуге, где отбывал плен горный орел Шамиль[76], пекут «кулацкое тесто» сладких успокоительных уверений: новый курс начался, «ныне отпущаеши». Отрицать поворота я не могу. Разговоры совсем другие и не только разговоры. Когда распределяются фонды денежного и машинного кредитования, бесспорно, теперь больше внимания и интереса к тому, чтобы фонды не попали кулаку. Бесспорно, больше интереса и внимания стали проявлять к задачам коллективизации бедноты. Скажем, если получается кредит в 100 000 руб. на теплые скотные дворы, то 80% сразу выделяется на коллективные скотные дворы, а 20% на единоличные. Тут даже замечается некий перегиб, вернее, проявление коллективизаторского «административного восторга». В порядке разверстки каждому району предписывается к такому-то числу создать столько-то коммун, машинных товариществ и прочих коллективов. Пример: в Барнаульском округе 30 коммун. Из них 16 официально признаны больными. Прироста коммун не было все последние годы. Наоборот, из сотен коммун осталось 30, да и те наполовину больные. И вот предписывается к весне создать 14 новых коммун. Там, конечно, создадут и трижды 14. Но ни финансовые ресурсы, ни организационные не позволят этого сделать как следует. Зато в окружную, а затем в краевую и далее сводки попадет бешеный рост коллективизации. Это и есть бюрократизация всякого живого дела.
Тут мы подходим к вопросу, достаточно ли пригоден нынешний низовой аппарат к проведению нового курса в деревне. Я лично думаю, что мало пригоден. Из передовой статьи «Правды» от 15 февраля мы узнали, что у нас «целый ряд» организаций не видит в деревне классов. Количественное определение этого факта наивно затемняется словечками: нередко... зачастую... кое-где... сплошь и рядом... иногда... Иди доказывай, какой процент партии не видит классов в деревне, хочет жить в мире со всеми, в том числе и с кулаком. Одно можно сказать — большой процент.
Сейчас в сибирской печати совершенно откровенно начали выяснять, много ли в партии кулаков. Не кулацких подголосков, а форменных кулаков, богачей, скрывающих хлеб сотнями и тысячами пудов, имеющих сложный сельскохозяйственный инвентарь, пользующихся наемным трудом и потому активно выступающих против всякого изменения прежней, благоприятной кулакам политики в деревне. Что такой сорт коммунистов в деревне имеется — никто не сомневается. Но что среди них имеются и секретари ячеек, и члены райкомов, и инструктора райкомов — признаться, и я не предполагал. А между тем, когда начальство разрешило об этом говорить, в «Советской Сибири»[77] появилась удивительная портретная галерея кулаков-коммунистов с указанием их фамилий, адресов, должностей. Сообщалось, что они (например, один инструктор райкома) выступали на крестьянском сходе против «грабиловской» политики партии. Указывалось, что такие коммунисты укрывают от сдачи по 1000 пудов хлеба и тайком продают его городским спекулянтам (в упомянутой передовице «Правды» как раз говорилось о смычке кулака со спекулянтом, но не говорилось, что есть такие члены партии). Ком[мунистов]-кулаков начинают исключать из партии. Особенно энергично, судя по газетам, делают это в Рубцовском округе. И что же? Как только исключили из партии первых 20 — 30 кулаков, сразу обозначился приток в партию батраков и бедняков, даже в самые застойные ячейки.
В газетах прямо говорится, что кулаки не пускали бедноту и батраков в партию.
Можно ли удивляться, что находились не только ячейки, но даже райкомы и даже чуть ли не окружкомы, которые утверждали, что во вверенном им районе кулаков не обнаружено. Можно ли удивляться, что «целый ряд» организаций не видел в деревне классов. Ведь еще «Коммунистическим манифестом»[78] установлено, кажется, что именно имущие классы заинтересованы в замазывании самого факта существования разделения общества на классы.
Я приведу вам две интересных цитаты из краевого партийного органа «На ленинском пути». Статья М. Гусева в No 3 журнала за 1928 год называется «О хлебозаготовках, деревенских настроениях и «точке зрения»» (о Канском округе). В ней говорится:
«В результате что-то не слышно, чтобы где-нибудь в округе коммунисты первые показали пример сдачи излишков хлеба. Наоборот, известен ряд случаев, когда коммунисты плетутся в хвосте худших настроений. «Другие держат хлеб. Чем я хуже». «Я волен распорядиться своими излишками и повыгоднее продать, кому и когда захочу». Прямо поддерживают враждебную кулацкую агитацию: «Партия нас угнетает, хочет взять хлеб по твердой цене в интересах только рабочих. Нам надо организовать свою крестьянскую партию. Пусть сначала сбавят в городе высокие ставки, а потом и нас заставят сдавать хлеб». Есть коммунисты, имеющие по 300 — 500 и более пудов излишков, не сдававшихся до последнего времени и — среди них председатели правлений кооперативов и сельсоветов. А сельские ячейки об этом ни звука... Такие настроения и факты, мне кажется, не являются присущими одному округу. В большей или меньшей степени они, очевидно, имеют место и в других округах».
Статья М. Гусева помещена без всяких примечаний. Да она мало чем отличается от ряда других сообщений последнего времени. Итак, утверждение о том, что нижние этажи здания затопляются кулацкими элементами, подтверждается не только в отношении советского и кооперативного зданий, но частично даже в отношении партийного, о чем мы еще не решались говорить утвердительно, не зная всей правды. Если таковы партийные председатели кооперативов и сельсоветов, то каковы же беспартийные.
Совершенно очевидно, что таковой аппарат еще кое-как под страшнейшим нажимом сверху проводил предписанные ему мероприятия. Но классовой политики он провести не в состоянии и сейчас. Мне рассказывали о методах одного из самых блестящих ударников, посылаемых из центра для проведения заготовок, займа, самообложения. Где он появится, там сводки дают скачущие вверх цифры. Приведу рассказ так, как я сам слышал:
«Приезжает X. в сельсовет.
— Вы председатель?
— Да, я.
— А кто ваш заместитель, пошлите за ним, а сам приготовьте дела к сдаче ему. Печати и все прочее.
— Почему?
— Да потому — поедете со мной в город.
— Зачем?
— Очень просто зачем — в тюрьму. Заготовки не выполнены, заем тоже, самообложение тоже. Я с вами шутить не буду: в тюрьму. Впрочем, оставайтесь здесь до завтра. Я проеду пока дальше, а завтра вернусь. Если не соберете полностью, собирайтесь в тюрьму».
И что же. Приедет завтра, а все собрано. Уж какими средствами это сделано — другой вопрос. Но
