Но Эдвин уже вставил новый бланк «после тщательного рассмотрения» и об агенте Макдерьмите больше ничего не узнал.
Однако выражение «не моргнув газом» Эдвин не пропустил, решив повесить его на доску объявлений, куда помещали забавные вырезки и графоманские перлы. Эта коллекция была известна под названием «Стена Графоманов». Или «Перлы в навозе». Или «Из мусорной кучи». В блистательной прозе встречалось, например, такое:
И вот еще:
А вот классика:
породившая бум среди редакторов: всячески гримасничая, они безуспешно пытались повторить описанный подвиг. «Неморгающий газ» агента Макдерьмита попадет на «Стену Графоманов», но и только. Эдвин вздохнул.
В каждый конверт с рукописями и заявками был вложен конверт с обратным адресом, что несколько облегчало тяжкую работу Эдвина: вскрыть, пробежать по диагонали, отбросить и вложить отказ. Полностью механизированное упражнение по литературной критике. Эдвин редко дочитывал первый абзац сопроводительного письма до конца, вообще не удостаивал вниманием то, что напечатано на ярко-розовой бумаге или матричным принтером, одними заглавными буквами или курсивом (было одно полностью и заглавными буквами, и курсивом – несомненно, в своем роде рекорд) или же с какими-нибудь невообразимыми шрифтами. В таких случаях он просто выуживал конверт с обратным адресом, вкладывал в него соответствующее «после тщательного рассмотрения» и бросал в коробку «Исходящие».
Это скорбный удел даже по макулатурным меркам. Эдвин отхлебнул холодный кофе, вскрыл последнюю рукопись – толстенную стопку бумаги в большущем конверте – и уже собирался отказать лишь на основании объема, когда в проем сунулась раздутая голова Найджела.
– Эдвин! Уже планерка. ОЗОС.
– Что за ОЗОС?
– Оторви Задницу От Стула. Босс ждет.
У Найджела должны были быть гладко зачесанные волосы и масленая улыбка, золотой зуб и ремень из змеиной кожи. Ему бы пошло. На самом деле одевался он безупречно – нарочито небрежно и вместе с тем изысканно. Из редакторов Найджел Симмс был самым обходительным, привлекательным и молодым. Но так казалось лишь составителям рейтинга (редакторам женского пола), причем только на фоне его коллег (редакторов мужского пола). В нормальном человеческом коллективе Найджел в лучшем случае выглядел бы средненько, а в этой клетке для кроликов, в категории «на одну позицию выше библиотекарей по остроумию и привлекательности» он сверкал подобно лощеному жеребцу. Эдвин ненавидел Найджела. Ненавидел по очень простым и банальным причинам. Ненавидел за то, что Найджел был отражением Эдвина в кривом зеркале, более гладкой, приятной и совершенной версией его самого. Ненавидел за профессионализм. За то, что Найджел не курил. В общем, за все.
Не то чтобы Эдвин де Вальв был неряхой. Отнюдь. Он всегда старался одеваться стильно или, по крайней мере, не слишком скучно. Одежда на нем сидела хорошо – примерно так же, как пиджак от «Армани» на вешалке. Проблемы начинались, когда ему приходилось снимать этот пиджак, или же надевать шорты с сандалиями, или – худший вариант – раздеваться при свидетелях и/или перед зеркалом. Собственная тощая фигура – сплошные руки-ноги, локти-колени – отравляла ему жизнь. Однажды Эдвин даже пережил сильный, почти нервный, полугодовой приступ бодибилдинга и белковых коктейлей, пытаясь «накачаться» и стать «мачо». Как лихорадочное помрачение рассудка. Кожу он смазывал маслом, тягал штангу и выжимал над головой невообразимые тяжести, пока не начинали дрожать ноги, спину не схватывало, а на лице не выступали комические гримасы Халка Хогана (но не с таким артистическим блеском) – и все это под ободряющую ругань тренера-кроманьонца со стероидными узлами мускулов. Несколько раз ему грозило кровоизлияние в мозг, каждый вечер он еле приползал домой – и ради чего? Да, теперь он был не тощим, а жилистым и тощим. Мускулов не прибавилось – они похудели. «Как освежеванный лемур», – вздыхал Эдвин, глядя на свое голое тело в зеркале.
Найджел Симмс выглядел как модель на заднем плане снимков в журнале мужской моды: для обложки не очень, а для фото внутри сойдет. Эдвин же напоминал хиляка из стародавних рекламных комиксов Чарлза Атласа – того, что на картинке «до». Парня, которому до скончания веков будут пинать в лицо песок.
– Еще одна. – Эдвин взглянул на последнюю рукопись в стопке. – Ладно. Я быстро.
Он вытащил ее из обертки. Толстая, не меньше двух стопок писчей бумаги, больше тысячи страниц. Господи. И ради этого гибнут деревья… Письмо (да и вся рукопись – Эдвин специально ее пролистал) оказалось отпечатано на старой машинке. Зрелище так удивило Эдвина, что его рука с бланком отказа повисла в воздухе. Он обратился к титульному листу. «Что мне открылось на горе», – написал какой-то Раджи Тупак Суаре. По всей странице – Эдвин чуть не загоготал – разбросаны маленькие наклейки с маргаритками (маргаритки, с ума сойти!), а внизу от руки приписано: «Живи! Люби! Учись!»
Эдвин фыркнул. «Живи! Люби! Учись!» В голове уже вертелся ответ: «Пошел! Ты! На хуй!» Он достал сопроводительное письмо и углубился в чтение:
Дежурному по макулатурной куче, то есть Вам – тому, кто сейчас читает мое письмо, возможно, издевается над светлым жизнеутверждающим девизом, сидя в своем офисе, в унылом и сером офисе, или, возможно, даже не в офисе, даже не в унылом и не сером – возможно, это каморка, крохотная комнатенка среди комнатенок побольше, Вы сидите там, безымянный и несбывшийся, как Ваши надежды и мечты, которые Вы заперли в этой каморке, шепчете их ночью, чтобы никто не услышал. Никто, кроме Господа.
