Его личного состояния было недостаточно для значительных издержек, которых требовала политическая жизнь, и Цезарь с некоторого времени был принужден делать много долгов. Так как его фамилия имела большие связи во всадническом сословии, ему нетрудно было делать займы, потому что многие из богатых откупщиков охотно давали в долг молодому племяннику Мария, которому все предсказывали блестящую будущность, даже если не были уверены в обратном получении своих денег. По существу, эти займы политических деятелей были для богатых финансистов скрытым подкупом, ловким средством приобретать влияние на правительство, оставаясь чуждыми борьбе партий. Но Цезарь мог рассчитывать на могущественную финансовую поддержку всадников, только сохраняя их доверие, а он потерял бы его, если бы слишком скомпрометировал себя в начавшемся демагогическом и революционном движении.
Действительно, он не проявлял никакой деятельности во время своей квестуры. Оставаясь все время в Риме, он ограничивался оказыванием почестей памяти своего дяди, почестей, которые могли быть рассматриваемы как революционные выступления с точки зрения строгого права, потому что Марий был осужден, но которые привлекали к Цезарю всеобщие симпатии.
Все признавали, что герой Раудийских полей заслуживает быть поставленным в ряду великих исторических лиц на то почетное место, какое похитила у него партийная ненависть. Потеряв в этот год свою жену и свою тетку, вдову Мария, Цезарь осмелился нести статуи победителя кимвров в печальной процессии.[454] Потом он отправился в Испанию в качестве квестора претора Антистия Ветера.[455]
Помпей, напротив, остался в Риме, чтобы работать там над падением Лукулла, устремившегося весной в Армению со своей обычной неосмотрительностью и ведшего с собой свою маленькую армию недовольной, усталой, искусно подготовленной офицерами, дружественными Помпею. Между этими предателями, сеявшими дух возмущения в легионах, был даже деверь Лукулла, Публий Клодий, молодой человек из знатной и бедной фамилии, который думал обогатиться политикой[456] Таким образом, Лукуллу изменила даже собственная семья; и однако он решился на дерзкое предприятие, пытаясь завоевать со своей маленькой армией другую обширную империю. Был ли он до такой степени ослеплен своими успехами, что не знал всех этих интриг и шел по краю пропасти, не замечая их? Вещь весьма возможная, но недостаток документов, которыми мы располагаем относительно этой экспедиции, позволяет нам объяснять поведение Лукулла только гипотезами, вместо того чтобы предложить другое объяснение. Могло быть, что Лукулл, зная о недоброжелательстве своих офицеров и не решаясь подавить его суровыми мерами, решил со своей обычной смелостью идти вперед от опасности и задушить недовольство своей армии таким блестящим успехом, как завоевание Армении.
Как бы то ни было, известно, что он большими переходами двинулся вперед до Ванского плоскогорья, где нашел соединенные армии Митридата и Тиграна. На этот раз оба союзника, хорошо окопавшись в лагере, укрепленном по римскому образцу на вершине одного холма, решили ожидать, когда ранняя армянская зима принудит римскую армию к беспорядочному отступлению. Лукулл, после тщетных попыток завязать битву, постарался заставить врага двинуться с места, направившись на столицу Артаксату. Тигран действительно решил сняться с лагеря, боясь увидать свой гарем и свои сокровища в руках Лукулла. Он последовал за Лукуллом и попытался преградить ему переход через Арсаниаду. На берегах реки произошла битва, в которой армянский царь снова потерпел поражение.[457] Другой генерал удовольствовался бы этим и остановился ввиду приближения осени; Лукулл же, напротив, как азартный игрок, рискующий всем своим выигрышем, чтобы выиграть вдвойне, решил воспользоваться своей победой, чтобы без отсрочки поразить в самое средце империю Тиграна, и двинулся на его столицу.
К этому отчаянному шагу не могли ли побудить его известия из Рима? Вещь возможная, потому что его положение в Риме было очень скомпрометировано. Народная агитация, затихшая с 70 г., снова возгорелась. Нужда возбуждала все демагогические страсти. Италия находилась в состоянии сильного брожения, при котором всякий поступок или предложение закона, направленные против богатых и знатных, безусловно могли рассчитывать на народное сочувствие. Борьба против консерватора и аристократа старого рода, как Лукулл, была легка для Помпея, несмотря на подвиги, совершенные Лукуллом на Востоке. После очень тяжелых усилий друзья проконсула достигли того, что комиссия, которой было поручено организовать управление Понтом, была составлена из преданных ему лиц. Они ввели туда даже его брата Марка, но зато должны были уступить Помпею и общественному мнению в другом, очень важном пункте, отняв у Лукулла на следующий год управление Киликией. Правда, как небольшое вознаграждение, они отдали Киликию зятю Лукулла, консулу этого года Квинту Марцию Рексу в надежде, что завоеватель Понта будет продолжать управлять провинцией через своего зятя. Но с каждым днем борьба для партии Лукулла становилась все тяжелее, и Помпей, поддерживаемый общественным мнением, беспрестанно выигрывал почву, несмотря на противодействие Красса. Взятие Артаксаты и окончательное завоевание Армении одни могли оживить мужество его партии и остановить нападения врагов.
Хотя уже приближалась осень, Лукулл приказал своим легионам двинуться на Артаксату; и еще раз крайним проявлением своей ужасной суровости довел легионы до открытого возмущения. Армия двинулась в путь, но ненадолго. Когда армянская осень начала давать чувствовать своими ранними холодами приближение зимы, солдаты возмутились и отказались двигаться далее. Так как почти все офицеры поддерживали восстание — многие из них даже возбуждали его, — Лукулл принужден был уступить и отвести свою армию, вероятно, в октябре месяце, в Месопотамию.
Это отступление было первым крупным успехом партии Помпея. К несчастью для Лукулла, этот первый удар повлек за собой другие, еще более тяжелые. В Месопотамии Клодий решился на крайнее средство. Воспользовавшись отсутствием Лукулла, он вызвал общее возмущение легионов описанием им счастливого времяпрепровождения солдат Помпея.[458] Лукулл поспешил возвратиться, и Клодий был принужден спасаться бегством. Но эти возмущения и борьба возвратили мужество человеку, которого слишком рано стали считать уничтоженным. Митридат внезапно к концу 68 г. захватил Понт с маленькой армией в 8000 человек, возмутил там жителей и принудил запереться в Кабире легата, оставленного там Лукуллом. Лукулл хотел идти к нему на помощь, но легионы отказались выступить в поход раньше весны 67 г. В Понте высадил подкрепления адмирал Лукулла Триарий и освободил легата, запертого в Кабире. К несчастью, ему не удалось изгнать из Понта Митридата, и он вынужден был зимовать в Газиуре, в самом средце Понта, лицом к лицу с неприятельской армией, в то время как солдаты Лукулла занимались торговлей и удовольствиями, как будто бы повсюду царило спокойствие и их товарищи не подвергались большой опасности.[459]
Эти известия дошли до Рима к концу 68 г. и только усилили общественное негодование, и без того уже большое. Положение было из самых запутанных. Экономический кризис разрастался; партии и котерии ожесточенно боролись и наносили удары друг другу, но окончательного успеха не достигали, так что все вопросы затягивались, не получая окончательного разрешения. Все одинаково были недовольны, раздражены, приходили в отчаяние. Консерваторы жаловались на положение, которое приняли восточные дела. Помпей и его партия не были довольны достигнутыми успехами. Несмотря на все Красс был сильнее его в сенате, и Помпей не мог более обманывать себя надеждой получить по сенатскому постановлению власть, отнятую у Лукулла. Ему приходилось обратиться непосредственно к трибам, просить у народа то, в чем отказывал ему сенат, захватить себе положение одним из тех смелых ударов в комициях, которые уже давно были обычны для партий, когда они чувствовали себя наиболее сильными. Но результат подобной попытки, вероятно, казался Помпею очень сомнительным. Он имел на своей стороне простой народ, но последний, несмотря на свою многочисленность, был дезорганизован, в то время как сенаторы и всадники
