в Турции. Ничего не делали, чтобы уничтожить пиратство, правда, несколько ослабевшее после гибели Митридата и завоевания Крита и Сирии. Разбойничество опустошало все области империи.
Обстоятельство, еще более странное для военной империи, — была совершенно дезорганизована армия. Когда древняя национальная милиция превратилась в наемную армию, для рекрутов нужно было установить военное обучение, но никто не думал об этом. Легионы, оставленные на отдаленных границах, часто уменьшались наполовину против своей действительной силы.[741] Каждый год меняли генералов, если только можно назвать генералами политиканов, время от времени покидавших форум, чтобы внезапно принять командование армией в сопровождении толпы друзей, из которых они делали своих главных офицеров без всякого знания искусства, которому те должны были обучать своих солдат. Они знали только то, что прочитали в греческом руководстве, гораздо более занятые тем, чтобы найти в провинции хорошее помещение для своих капиталов, чем тактическими и стратегическими занятиями. И все они уезжали назад в скором времени. Сам Цезарь отправился принять командование над четырьмя легионами, не имея другой военной практики, кроме осады Митилены и небольших набегов, предпринимавшихся им в 61 г. в Испании. Только центурионы, набранные из рядовых солдат, знали немного военное дело. Самый состав армий сделался очень неполным, ибо они состояли из одной только пехоты. Некогда кавалерийский корпус состоял из молодых людей богатых фамилий, но молодые люди предпочитали теперь давать в провинциях в долг деньги под 40 % или пользоваться в Риме накопленным их отцами богатством. Впрочем, если бы они все стали солдатами, то и этого числа всадников было бы недостаточно. Рим принужден был поэтому иметь варварскую конницу из фракийцев, галлов, германцев, испанцев, нумидийцев, а для команды этими эскадронами римским генералам приходилось прибегать к переводчикам. В общем. самые завоевания делали нацию неспособной к войне; и эта военная эпоха в Риме так точно соответствовала нашей промышленной эпохе, что военные доблести слабели там так же, как слабеют они теперь.
Трудно найти в истории государство, которое произвело бы такие обширные завоевания, будучи столь слабым с политической и военной точки зрения. Сенат, по конституции долженствовавший быть органом иностранной политики, не имел ни правильно организованного получения известий, ни агентов, знающих принципы и традиции, которым должно было следовать при различных являвшихся затруднениях. Он воздерживался, насколько мог, от решительных действий, держась той неопределенной традиции благоразумия, которая началась со времен Сципиона Африканского и благодаря которой уже более ста лет Рим увеличивал свою империю только по принуждению и с отвращением. Лукулл и Помпей, однако, доказали, что эта традиция не соответствует более новым мировым условиям и новым потребностям. Рим всегда поэтому являлся захваченным врасплох событиями, как это было с событиями в Галлии. Многочисленные вассальные или союзные государства были предоставлены самим себе, и никто не заботился поддерживать нужные отношения с их главами или следить за ними. Политика по отношению к этим вассалам, как и по отношению к независимым государствам, изменялась из года в год по капризу правителей, посланных в пограничные провинции. Очень часто в наиболее решительный момент самые важные дела были предоставляемы случаю.
Этот невероятный беспорядок во внешней политике объясняет нам по большей части успехи народной партии. Консульство Цезаря, по-видимому, положило, к выгоде этой партии, конец борьбе, начавшейся в 70 г., ибо правительство было теперь не в курии, но в атрии или кабикуле дворцов Помпея и Красса и в палатке или носилках Цезаря, разъезжавшего по Галии. Цезарь, Помпей и Красс соединились, чтобы управлять внутренними и внешними делами империи, распределять должности, приготовлять законы, рассуждать о расходах государственного бюджета, заставляя избирательные банды Клодия и нескольких сговорчивых сенаторов, которые на почти пустых заседаниях продолжали фикцию парламентского управления, все это одобрять, прибегая в своей корреспонденции, в своем счетоводстве, своих занятиях, своих интригах к помощи наиболее умных и ловких из своих многочисленных рабов. Последние сделались, таким образом, неответственными чиновниками этого неответственного и незаконного правительства, состоявшего из трех лиц. Несмотря на свои недостатки демократическая партия пожинала успехи, потому что она ранее консерваторов поняла важность восточных предприятий Лукулла; заметила, что наступательный империализм и личная инициатива генералов лучше соответствует новым потребностям, чем старый конституционный педантизм; обещала вдохнуть, а отчасти уже и вдохнула во внешнюю политику ту энергию, которой ей уже давно недоставало.
Но каким образом могла двигаться огромная машина империи при непрочной помощи коллегий римских рабочих и челяди трех лиц, столь не похожих друг на друга? Превосходили ли триумвиры своих сограждан до такой степени, что безнаказанно могли разделить между собою эту огромную империю, наследие стольких поколений? Для ответа мы должны обратиться к их характеристикам.
Помпей был умный вельможа, вполне довольный своими почестями, своим огромным богатством, своей неожиданной страстью, явившейся у него уже в зрелом возрасте, к молодой и прекрасной Юлии; вельможа, убежденный, что он великий человек, готовый согласиться управлять миром при условии, что это не будет мешать его привычкам и его удовольствиям.
Красс был человек более твердый и более упрямый, честолюбец, ненасытный во власти и богатстве. Не довольствуясь обладанием столькими рабами, домами, кредитом, таким большим количеством золота, столькими землями, рудниками, он снова замышлял свои старые проекты о великом военном предприятии, которое сделало бы его равным Лукуллу и Помпею и вознаградило бы его за неудачи последних лет. Но вне своей семьи это был ужасный эгоист, менее занимавшийся порядком или беспорядком в империи, чем здоровьем своих детей или мелкой ошибкой в своих частных счетах.
Что касается Цезаря, то никто не мог произнести тогда о нем беспристрастного суждения. Этот патриций, имевший такой прекрасный литературный талант, чудно говоривший и писавший, изучавший и быстро усваивавший столько вещей, от астрономии до стратегии, и выступивший на политическую арену с умеренностью и здравым смыслом, обманул потом надежды всех серьезных людей. Он^внес столько цинизма в политику, делая огромные долги, продаваясь, меняя каждый день свою программу и идеи, впутав в политику женские интриги, возбуждая бедных против богатых и знатных, что все были настороже. Разве он, вождь партии бедняков, стремившийся положить конец злоупотреблениям крупных капиталистов, не осмелился продаться им в одном из наиболее двусмысленных дел своего времени — в деле о понижении откупной платы за азиатские подати? И такой-то несерьезный человек готовился ехать в Галлию, вести там войны и производить завоевания! У него не было никакой практики: все в Риме знали, что у него не было даже крепкого здоровья, что он очень нежен, болезнен и подвержен падучей болезни. Современники, видевшие во всех событиях дело небольшого числа людей, не могли объяснить себе, как события, так сказать, роковым образом отвратили Цезаря от его самых мудрых намерений, от его самых прекрасных проектов, от его самых высоких стремлений. Этот человек, которого почти все современные историки так искренне рассматривают как решившего с юных лет завоевать мир и жизнь которого они описывают как сознательное усилие, обдуманное и направленное к верховной цели столь неизмеримого честолюбия, напротив, был до этих пор более всякого другого человека своего времени игрушкой событий; он постоянно был принужден ими действовать противно своим намерениям. Одаренный удивительным научным и артистическим умом, полный воображения, деятельности, честолюбия, он даже в политике всегда искал силы и красоты, гармонии и равновесия. Выступая в качестве вождя демократии, состоявшей из выдающихся и образованных людей, он действительно думал быть римским Периклом, приготовлявшимся к управлению обширной империей изучением в школах красноречия, искусства и изящества. Но бедность его фамилии и прогресс политического индифферентизма в высших классах разрушили его прекрасный проект. Чтобы выдвинуться, он должен был войти в долги, потом, когда демократия изменилась в демагогию, продался Крассу. Он навлек на себя ненависть знати и, безжалостно преследуемый, вынужден был защищаться, заискивать расположения бедных классов, прибегать к всевозможным средствам, чтобы
