послышалось звяканье ключей. Когда он шагнул за порог, то почувствовал, что кто-то дёрнул его за плащ, и едва не упал. Серебряная застёжка на воротнике плаща сломалась и упала на землю, в отвратительную смесь перьев, зерна и птичьего помёта, копившуюся в течение многих лет.
– Какого чёрта вам надо, рвань? – прорычал Горлуа, вырывая плащ из рук глухонемых.
Те снова попятились, охваченные ужасом при виде разъярённого лица сенешаля с единственным сверкающим глазом. Потом более высокий набрался храбрости и протянул ему клочок пергамента, на котором они нацарапали свои мольбы и на который возлагали столько надежд.
– Это ещё что?
Горлуа схватил клочок и принялся разглядывать коряво нацарапанные буквы.
– «Просим… от… отпустить…» Ну и буквы! Хотя для такого мужичья, как вы, и это не так уж плохо… Как вы научились писать? Читали послания, которые приносили голуби?
Более высокий слуга затряс головой, и в глазах его загорелась надежда. Он пригладил грязные растрёпанные волосы, словно для того, чтобы его узнали.
– А, да, ты ведь раньше был на королевской службе… Писец или что-то в этом роде? Все ещё помнишь грамоту? Надо рассказать королю, это его позабавит.
Он продолжал читать, насмешливо улыбаясь и щуря единственный глаз, вертя пергамент так и эдак, чтобы лучше разобрать каракули.
– «Мы… хотим… получить сво…» свободу? Вы хотите выйти отсюда, так?
Горлуа показал на открытую дверь у себя за спиной и сделал стражнику знак приблизиться. Потом приподнял брови и улыбнулся, чтобы его слова лучше дошли до слуг.
– Хотите отсюда выйти?
Оба несчастных наконец поняли и лихорадочно закивали головами, издавая какие-то хриплые звуки, отдалённо напоминающие смех.
Сенешаль повернулся к стражнику.
– Давно они здесь?
– Э… я не знаю, мессир, – отвечал тот. – Я служу в охране десять лет, но они были здесь задолго до меня…
– Вот как…
Задумчиво поигрывая клочком грязного пергамента, он вглядывался в отупевшие уродливые лица заключённых. Их глуповатые улыбки перестали его забавлять. К тому же на голубятне стоял адский шум, вонь и промозглый холод.
– Нет, – сказал он и отрицательно качнул головой, чтобы они поняли.
И указал пальцем на воротник своего плаща.
– Вы сломали ценную вещь, а это нехорошо. – Горлуа поднял указательный палец, словно грозя им, и обернулся к стражнику, призывая его в свидетели.
– Не так ли?
Стражник неуверенно улыбнулся, не зная, что ответить.
– Не так ли? – настойчиво повторил Горлуа.
– Да, мессир.
– Вот видите! – назидательно сказал старый сенешаль. – Вы получаете ещё по десять лет за то, что сломали драгоценность. И за то, что научились читать без разрешения короля. Нельзя читать чужие письма, вы разве этого не знали?
Он скомкал клочок пергамента, бросил его на пол и вышел, не оборачиваясь. Позади него стражник медленно толкнул тяжёлую дверь и невольно вздрогнул при виде ужаса и отчаяния, появившихся на лицах заключённых. Он запер дверь, повесил тяжёлую связку ключей на вбитый в стену крюк и начал тяжело спускаться по лестнице, ведшей в караульную. Он с отвращением посмотрел вглубь коридора, по которому Горлуа ушёл во внутренние покои дворца, и плюнул вслед сенешалю.
С наступлением ночи Тилль очнулся. Он довольно быстро пришёл в себя, но королева заставила его лежать неподвижно и вдыхать густой пахучий дым, который шёл от небольшого костерка из торфа и веток. Он знал большую часть растений, разложенных рядом с костром, которые Ллиэн поочерёдно бросала в огонь, и её медленные жесты в клубах дыма разбудили в нём старые воспоминания. Когда в глазах у него окончательно прояснилось, он увидел Утера, лежавшего невдалеке на густом мху. Рыцарь был всё ещё без сознания. Ллиэн сняла с него кольчугу – она вместе с мечом лежала рядом, поблёскивая в свете пламени. Лицо, руки и торс рыцаря все ещё сохраняли мертвенно-серый оттенок, но следы укусов прошли. На его коже Ллиэн начертила золой от костра руны, способствующие исцелению –
Склонившись над Утером, Ллиэн медленно раскачивалась, как змея, напевая древнюю песнь четырёх рун:
На языке, общем для всех племён, это звучало бы так:
