привели Блейда. В лучшем случае он вор, в худшем – убийца. Что если все эти люди связаны между собой?
– Ты забываешь, что Блейд убил шевалье Родерика, – возразила Ллиэн. – Нет никакого сомнения, что если бы Утёр и Фрейр это знали, они заставили бы его расплатиться собственной кровью… Нет, они с ним не связаны. Это невозможно…
Тилль снова начал поглаживать собаку, она глубоко вздохнула от удовольствия и блаженно потянулась.
– Но, королева, ты ведь сама говорила: люди не такие, как мы, – тихо произнёс он.
В часовне было холодно – холоднее, чем в любой другой комнате дворца. Монахи не позаботились ни о камине, ни о драпировках, которые могли бы сделать каменные стены менее угрюмыми. Здесь не было ничего, кроме балдахина королевских цветов – белого, символа чистоты и прямоты, и голубого – цвета неба. Преклонив колени на бархатной молитвенной скамеечке рядом с королевой Игрейной, напротив хоров, Пеллегун рассеянно смотрел на расписной свод и высокие колонны нефа. Как всегда, он улыбнулся, глядя на их капители с нарисованными на них монстрами, рогатыми и когтистыми, с высунутыми языками, – целое скопище горгулий и демонов, напоминающих воинственных гоблинов Пустынных Земель. Только те старики, которые ещё помнили Десятилетнюю войну, могли их узнать. На остальных часовня нагоняла смертельную скуку…
– Сир, вы совсем не слушаете, – прошептала Игрейна.
– Да слушаю, слушаю, – проворчал Пеллегун.
Доведённый до отчаяния невниманием короля, капеллан замолчал, и на лице его появилось такое обескураженное выражение, что короля это почти позабавило.
– Так что? Вы говорили нам о грехах, да? – спросил он.
– Да, сир, – со вздохом ответил капеллан. – О семи смертных грехах: гордыне, гневе, зависти, лености, чревоугодии, скупости и сладострастии.
– Что ж, – сказал Пеллегун, улыбаясь юной королеве, – думаю, у меня есть они все. Чего же я заслуживаю?
– Каждый из этих грехов – ветвь одного и того же древа, Древа Зла, – отвечал проповедник. – И каждая ветвь в свою очередь даёт новые побеги. Так, гордыня порождает вероломство, подозрительность, досадливость, властолюбие, тщеславие, лицемерие, бесстыдство. И каждый из этих побегов тоже даёт свои ростки. Вероломство, к примеру, порождает неблагодарных, ослеплённых яростью, отступников… И даже самый малый грех питают корни Древа Зла!
Пеллегун больше не улыбался. Он медленно поднялся, и эхо от удара его меча о каменные плиты долго отдавалось под сводами часовни.
– Почему ты заговорил о вероломстве? – тихо спросил он. – О неблагодарных и об отступниках? За кого ты себя принимаешь, монах?
Капеллан что-то пробормотал и обратил взгляд к королеве, словно ища у неё защиты. Игрейна слегка дотронулась до руки мужа.
– Это просто пример, сир…
– Оставьте меня в покое, мадам! – прорычал Пеллегун, отдёргивая руку. – И убирайтесь отсюда! Хватит проповедей на сегодня!
Старый король с угрожающим видом направился к проповеднику, который начал шаг за шагом отступать, пока не дошёл до алтаря. Послышались торопливые шаги Игрейны и удар тяжёлой двери, когда она вышла из часовни.
– Я приду к вам в спальню сегодня вечером! – закричал он ей вслед. – Не будем забывать о грехе сладострастия!
И, обернувшись к монаху, спросил:
– Не так ли, святой отец?
Но тут его кто-то окликнул:
– Государь!
Пеллегун медленно повернулся к двери, все ещё с презрительной усмешкой на губах. Это был Горлуа, быстрыми шагами подходивший к нефу.
– Вот послание, – сказал он, протягивая свиток пергамента, перевязанный красной кожаной лён той. – Новости от нашего человека.
Пеллегун остановил его жестом.
– Что это на тебя нашло? Врываешься в храм, как
солдафон, орёшь во всю глотку, топаешь – и даже не перекрестился! Разве ты не христианин?
– Да, простите, – пробормотал Горлуа, опускаясь на колени и осеняя себя крестом.
– Так-то лучше, – сказал Пеллегун и повернулся к монаху. – Ведь правда, святой отец?
В середине ночи Утёр начал бредить.
Его стоны и крики разбудили королеву Высоких эльфов, и она снова подошла к нему. Она подбросила в костёр целебных трав, не забывая о магических ритуалах: брать растения только левой рукой и не оглядываться, чтобы не привлечь злых духов.
– Бесполезно… – проговорил Тилль у неё за спиной. – Его глаза и его тело исцелились, но душа ушла…
– Замолчи!
