Они были не глупцы – а просто люди, с такой волей к вере, что были готовы поверить во все – в него, в Илльтуда, в Бога и даже в самих себя – почему нет? Утер почувствовал, как его тронула эта горячность, даже больше, чем ярость Брана или обескураживающий уход эльфов. Итак, люди не стремились ни к чему другому, кроме как быть людьми… Сражаться в одиночку. Победить в одиночку. Не склонять головы ни перед кем, лишь пред единственным Богом, и не делить ничего и никогда… Мечты Пендрагона вдруг показались ему бесконечно отличающимися от тех, что он носил в глубине себя, от того, о чем все они думали…
Утер прикрыл глаза, наслаждаясь этим мгновением сопричастности, усмирившей его гнев и смывшей страх, подобно очищающей берег волне. Он инстинктивно поискал меч на боку, но увидев, что оружия при нем нет, взял со стола Экскалибур и вытащил золотой меч из ножен со звонким лязгом металла, от которого у всех по коже пробежали мурашки. Затем, как и остальные, он преклонил колени и положил руки на рукоять Священного Меча.
– Братья мои, не забудьте это мгновение, – еле слышно проговорил Илльтуд. – Двенадцать рыцарей, словно двенадцать апостолов Господа Нашего, свидетели на все времена воли Бога. Дадим же клятву пред Богом, королем и королевой всегда быть достойными этой воли. Пусть братство, собравшееся вокруг этого стола, станет орудием Бога через слух и зрение.[11] Снимите шлемы, господа, чтобы никто не забыл ваших лиц.
Все повиновались. Первым был Адрагай Темноволосый, следом за ним его брат Мадок Черный, прозванные так за цвет своих длинных волос, за ними – Ульфин, Нут, Уриен, который впоследствии станет королем, Канет де Керк, Ду и все остальные… И перед лицом рыцарей с обнаженными головами, перед лицом короля, стоявшего, как и они, на коленях, и королевы, белизна парчового платья которой излучала собственное сияние, Илльтуд произнес клятву рыцарства.
–
Вот так, перед столом со Священным Камнем Фал и мечом Экскалибуром в руках короля, двенадцать рыцарей принесли в первый раз свою клятву Круглого Стола.
V
ДОЖДЬ И ОГОНЬ
Луговые травы напитались дождевой водой, дороги размыло. С тех пор как войско покинуло Лот, оно продвигалось по жидкой грязи, в которой лошади утопали по брюхо. Из-за этого все рыцари были вынуждены спешиться, укрепив свои доспехи и снаряжение на седлах вьючных лошадей,[13] оставив на себе под защищавшими от дождя накидками лишь кольчуги. Так они и шагали, угрюмые и промокшие до нитки, посреди своих людей. Рано утром они достигли земель Соргаллей, не встретив ни одной живой души. Это был дикий край, не возделываемый земледельцами, где перемежались лесистые холмы и стиснутые ими долины, – необозримая страна, ограниченная с юга огромным лесом, и сильно отличающаяся от необъятной равнины, протянувшейся у границ Лота. Страна- западня, где невозможно развернуть сражение и должным образом рассчитать свой путь, и это обстоятельство крайне раздражало герцога Кармелидскою.
Однако Лео де Гран родился на войне, и никто не мог догадаться, какие мысли его одолевают, глядя на него, массивного как скала, с развевающимися волосами и густой темной бородой, обрамляющей выразительное лицо, горделиво восседающего на коне в своей боевой кольчуге и со щитом, украшенным гербом дома Кармелидов в виде стоящего на задних лапах черного льва, с высунутым языком, на белом фоне.
Еще будучи юным щитоносцем, он сражался в Десятилетней войне, когда Утер еще даже не родился. Война, затем победа, когда Свободные народы людей, гномов и эльфов отбросили Безымянного и его ужасные легионы за Границы. Но перспектива выйти снова против них поднимала со дна его души кошмарные видения. Яд страха проникал в его кровь, как и в кровь всех тех, кто сражался с монстрами. Людям было не под силу вынести некоторые вещи. Невыразимые вещи, ужасающие видения, омерзительное зловоние и свирепый вой, от которых они теряли разум, а сердца их навек ожесточались. Со временем они научились спать всю ночь без сновидений, но забыть это они не могли. Лео де Гран вот уже