безразличный ко всему, что могло отныне с ним произойти.
Они шли до самого рассвета, когда свечение огненной змеи смешалось с первыми лучами зари, и этот новый обманчивый свет привел их в замешательство. Словно нарождающаяся заря вернула его к действительности, Фрейр со стоном рухнул к подножию рябины, усыпанной спелыми кистями, почти перезревшими, из желтых ставших коричневыми, – ими он и подкрепился. Странная процессия была не видна, однако кустарники и лесная поросль оставались безмолвными. Деревья, отяжелевшие от ягод, не привлекали ни одну птицу, в густом лесу не было ни малейшего движения, насколько хватало взгляда, ни одно пернатое, мохнатое, ползающее или прыгающее существо не давало о себе знать. Лесная опушка затаила дыхание, словно окаменела, словно ее заставила умолкнуть огненная колонна, проходившая через чащобу. Фрейр и Галаад тоже не осмеливались произнести ни слова, изо всех сил напрягая слух и зрение и едва дыша.
А потом кто-то чихнул.
Совсем рядом с ними, оглушительно хлопая крыльями, взлетела стая щеглов. На этот шум отозвалось ворчание, приглушенные возгласы, кажется, даже металлическое позвякивание оружия или доспехов, и снова все стихло. С бьющимся сердцем, действуя инстинктивно, отец и сын одновременно бросились на землю. Только редкая завеса кустарников и ежевики шириной в несколько туазов отделяла их от безмолвного каравана, к которому они стремились всю ночь, и который, казалось, замер с наступлением дня, подобно полчищу призраков. Еще три-четыре шага, и они уперлись бы прямо в него…
Фрейр некоторое время колебался, потом повернулся к приемному сыну и жестом приказал ждать здесь, укрывшись под рябиной. Он оставил свое снаряжение, взяв лишь длинный нож, и пополз к кустам. Он увидел их почти тотчас же, и к горлу подкатила тошнота.
Ллиэн замерла на берегу озера, рядом со своей любимой раскидистой ивой, ощущая легкие прикосновения набегающих волн к ногам. Она собиралась сбросить с себя длинное муаровое одеяние, но так и осталась стоять, нерешительная и полуобнаженная, а первые утренние лучи играли на ее голубоватой коже розовыми и медными отблесками. Ее внезапно охватило какое-то странное и беспокойное чувство, которое она еще не могла точно определить. Раннее утро неторопливо рассеивало по поверхности воды последние пряди тумана, еле слышно монотонно шуршали камыши, высокие травы на острове трепетали, полные жизни, все было удивительно спокойно на острове Фей, как и в другие дни, вдали от холодного мира людей. Почему же она почувствовала это неясное стеснение в груди?
Рианнон… Личико ее маленькой дочки возникло перед ее глазами. Она увидела, как та спит в глубине фруктового сада, прижавшись к эльфийке. Она повела плечами, и туника соскользнула с ее тела. Озерная вода была ледяной (потому что зима приходила даже в Авалон), но эльфы не боялись холода, как люди. Она с разбегу нырнула в воду и опустилась к самому дну, оказавшись среди зеленых водорослей и разбудив пару линей, стремительно уплывших подальше от нее. Она плавала, изгибаясь всем телом, так легко, что ее можно было принять за сирену, и при каждом движении ее длинные черные волосы струились вдоль спины наподобие шелкового знамени; она плавала так, как летает птица, без усилий. Вода ласкала ее тело, она широко раскрыла глаза, чтобы не растерять ничего из тех впечатлений, которые дарило ей созерцание пробуждающегося дна. Эльфы жили, главным образом, в глубине леса, и у них не было возможности поплавать, разве что ополоснуть ноги в илистых болотах или мелких ручьях. С тех пор, как Ллиэн обосновалась на Авалоне, она открыла для себя безмолвное волшебство водной стихии своего острова и без устали осваивала ее, иногда с дочерью, если вода не была слишком студеной. Но Рианнон была наполовину человеком, и поэтому очень редко случалось, чтобы она не мерзла. А Ллиэн, наоборот, замечала, что может находиться в воде сколь угодно долго и нырять в течение многих часов, бороздя подводные пространства, так что озерные рыбы, лягушки и саламандры уже не обращали на нее внимания.
В тот момент, когда она достигла угрожающе сумеречного дна, перед ней снова возникло личико Рианнон, и она чуть не бросилась наверх. Малышка уже проснулась, щурясь от света встающего солнца, ее волосы нежно ласкал нарождающийся бриз, лицо ее светилось любопытством, но на нем не было и тени тревоги. Позади нее эльфийки еще спали, образуя такую спокойную картину, что Ллиэн воспротивилась своему первому порыву и снова скользнула в гущу водорослей.
В противоположность человеческим женщинам, которые не имели другого выбора, как только заботиться о своих детях день и ночь – настолько малыши были хрупкими и беззащитными, – эльфы довольно рано обрывали связи со своим потомством. Спустя несколько недель после рождения роли отца и матери для новорожденного брал на себя клан. Маленькие эльфы, как оленята, через несколько дней уже становились на ноги и быстро вырастали – по крайней мере, их телосложение позволяло им следовать за соплеменниками через леса в их бесконечных странствиях. Рианнон, несмотря на свое наполовину человеческое происхождение, жила именно так, идя по стопам матери. Многие эльфийки пришли на остров Фей за королевой и ее дочерью, вместе с маленьким народцем высоких трав, достаточно многочисленным, так что вскоре сформировался клан, способный заботиться о Рианнон. Самыми первыми пришедшими были целительница Блодевез и лесные жрицы,
Скоро на Авалоне образовался целый народ. Народ женщин и детей, над которыми царствовала Рианнон, как в пророчестве рун. С ними девочка была в безопасности… И потом, был Мирддин, мужчина- ребенок, родившийся от эльфийки, тот самый, кого люди называли Мерлин. Он не знал, почему (впрочем, он никогда и не осмеливался спросить) он оказался единственным представителем сильного пола, допущенным на остров Фей. Словно королева, подчиняясь предсказаниям старца Гвидиона, не имела мужества разлучить свою дочь с единственным существом, таким же, как и она, в жилах которого текла кровь как людей, так и эльфов…
Коснувшись, наконец, дна озера, Ллиэн шевельнула кончиками пальцев сероватый ил, покрывавший корни кустика водных растений, и, забавляясь, стала наблюдать, как облачко тины поднялось со дна, окружило ее и осело тонкой пылью на ее нагом теле. Потом, резко оттолкнувшись пятками, она устремилась вверх. Когда она наполовину вынырнула из воды, странное ощущение вновь охватило ее – столь же острое, как внезапные угрызения совести, но еще более сильное. Несколько сильных взмахов – и она достигла берега, подхватила свою тунику и взбежала на скалу, возвышающуюся над зарослями камышей и утёсника. Оттуда ей был виден весь остров и все озеро, вплоть до берегов. Все дышало спокойствием. Опасность находилась где-то в стороне, за Элиандским лесом.
Там Мирддин и нашел ее, нежащуюся под солнцем и нагую, как фигура на носу корабля. И это захватывающее зрелище так потрясло его, что он затаился в высокой траве, как нашкодивший ребенок. Эльфы не знали стыда, но Мирддин был скорее человеком, чем эльфом, и никакой человек, старый или молодой, будь то мужчина или женщина, не мог бы созерцать неземную красоту королевы Высоких эльфов, не испытывая желания… Без того, чтобы в душе не поселилось неотвязное сожаление о том, что нет возможности его удовлетворить.
Тонкая и хрупкая, как все ее соплеменники, королева происходила из древнего клана Высоких эльфов – так называли тех, кто еще жил в Элиандском лесу. В противоположность зеленым эльфам, обитающим в
