— Ну, как вы тут? Сумерничаете? — спросила она как ни в чем не бывало. И вдруг вспомнила: — Ой, яка дурная! Молока-то забыла принести… А ты куда с пустым глечиком собралась? — накинулась она на Зою. — Дай-кось, налью.
— Это вам, Дарья Даниловна, в подарок, — сказала девушка, разворачивая бумажный коврик. — Между прочим, — обратилась она к племяннику, — я могу нарисовать справку с немецкой печатью, чтоб вас не приняли за парашютиста. Мне только нужен текст справки. В нашей сельуправе не разберут подделки, за это ручаюсь.
Зоя испытывала разочарование от того, что этот парень оказался всего-навсего трусливым пленным. Она ждала другого. Ну что ж! Ради Дарьи Даниловны она готова помочь и ему. Пусть прячется в своей норе.
А племянник растягивал губы в нерешительной улыбке.
— Действительно, сможете? — не верил он.
— Я окончила художественный институт, я же говорила вам.
— Если завтра утром дам текст, к вечеру нарисуете?
Зоя утвердительно кивнула.
Провожая гостью, Дарья Даниловна, помимо глечика с молоком, сунула девушке лепешку сливочного масла в мокрой тряпке, шепча:
— Бери-бери, не стесняйся! Знаю, на каких хлебах живешь… Хороший ты человек, дай бог тебе здоровья!
9. СТОРОЖ БАШТАНА
На тетрадном, в клеточку, листе с расплывчатым лиловым штампом в верхнем углу начертано канцелярским почерком:
Дана настоящая г-ну Махину Дмитрию Ивановичу в том, что он находился на излечении в Могилев- Подольской городской больнице с 12/XII-41 г. по 3/V-42 г. и выписан в связи с выздоровлением.
Что настоящим и подтверждается.
На обороте справки значилось:
Разрешается следование к месту жительства родственников — в село Большая Знаменка Запорожской области.
Военный комендант (подпись неразборчива, по-немецки).
Подпись коменданта частично закрыта густо-черной печатью, в центре которой изображен раскрылатившийся орел с фашистской свастикой в когтях.
Так и этак разглядывал Никифор справку, смотрел издали, вблизи и на свет, пытался по складам прочесть убористый латинский шрифт на ободке печати.
— А хорошо! — проговорил он наконец. — Документ что надо. Не знаю, Зоя, как вас и отблагодарить…
Признательно он посмотрел на сидевшую возле его постели девушку. Зоя сказала:
— Я не слишком сильна в немецкой орфографии, там могут быть ошибки. Так что немцам показывать небезопасно, а для полицаев сойдет. Не поймут.
— Преогромнейшее спасибо!
— Не стоит.
Девушка встала, собираясь уходить. Дарья Даниловна гостеприимно предложила:
— Погуляй еще, Зоенька. Только пришла и убегаешь. Хиба малые диты дома плачут?
— Работа по мне плачет, — улыбнулась Зоя. — Я не успела сообщить: мне доверили в сельхозобщине пост учетчицы трудодней.
— Да ну? — простодушно удивилась старая женщина.
— Представьте себе!
— С хлебом теперь будешь, — заметила Дарья Даниловна. Как у всех деревенских женщин, у нее был практичный взгляд на вещи; внешняя сторона дела ее не трогала, в первую очередь она спрашивала себя: а что это даст?
Зоя вздернула плечиком, беспечно ответила:
— Если дадут.
— А что? Могут не дать?
— Теперь все может быть. — Девушка тряхнула кудряшками и расхохоталась, увидев, с каким напряженным вниманием вслушивается в разговор племянник Дарьи Даниловны: даже рот приоткрыл!
— Между прочим, лучше переселиться в горницу, — сказала ему Зоя. — Если увидят вас в кладовке, то возникнут подозрения: ага, прячется, значит, здесь что-то не так!.. Понимаете?
— Вы правы. Спасибо еще раз!
Он отвернулся, силясь скрыть благодарные слезы. Если б неделю назад ему сказали, что первые встреченные им во вражеском тылу незнакомые люди будут рисковать своей жизнью ради спасения его, Никифора, он не поверил бы. Теперь он видел, как это делалось. Без позы, без громких фраз, как само собой разумеющееся.
Уходя, Зоя посоветовала Дарье Даниловне:
— Как только ваш племянник встанет на ноги, пошлите его к Раевскому — пусть зарегистрирует как жителя Знаменки. Иначе могут быть неприятности.
— В больницу бы ему, Зоенька…
— Потом можно и в больницу. Но сначала к Раевскому.
В горнице, где хранились семена и продукты, Дарья Даниловна поставила старую железную койку, сохранившуюся от покойного мужа. Девочки очистили кирпичом ржавчину с железных перекладин, набили соломой тюфяк. Когда постель была готова, хозяйка пригласила:
— Перебирайся, Митя.
Переставляя перед собой табуретку и опираясь на нее руками, он пропрыгал из кладовки в комнату. Улегшись, перевел дыханье, вытер со лба испарину. Девочки наблюдали за ним с сочувственным интересом.
— Больно, дядя Митя? — спросила младшая.
— Жарко, Маруся, — пошутил он.
Маруся выбежала из комнаты и через минуту вернулась с большим листом бумаги, на котором были нарисованы розовые лебеди на синем-синем озере. Двумя ржавыми гвоздями девочка прибила бумажный коврик у кровати Никифора и сказала серьёзно:
— Когда очень заболит, дядя Митя, то поглядите сюда и полегшает. Я уж знаю. В прошлом лете у меня палец нарывал, так я лежала и картинки в книжке рассматривала, а палец не так здорово болел. Правда- правда, дядя Митя!
Никифор молча потрепал девочку по чернявой, гладко причесанной головке.
— Не верите? — заподозрила Маруся. — Вот честное пионерское!
— Не болтай глупостей! — одернула ее мать.
— Так вполне может быть, Дарья Даниловна, — вступился за девочку Никифор. — Боль становится меньше, если не думать о ней, чем-нибудь отвлечься.
— А-а, ну да! — по привычке поддакнула Дарья Даниловна. — Ученые люди, они до всего взойдут…
