— Ага. Ну, так я к нему…
— Э-э! — полицай винтовкой загородил дорогу. — Не велено пущать.
Никифор растерялся: всего ожидал, только не этого. Сам пришел, а они не желают его видеть!
— Как же мне быть? — озадаченно спросил он глуповатого на вид полицая. Тот лишь похлопал в ответ белесыми ресницами.
— Мне нужно видеть господина Эсаулова, — громко, с настойчивостью сказал Никифор.
Полицай долго моргал, беззвучно приоткрывал и закрывал рот, наконец выдавил из себя нечто категорическое:
— Не можно!
— Ванька! — загремел из открытого окна бас. — Ты чего мордуешь над человеком? Тебе сказано було, щоб кого зря не пускав! А у человека, может, срочное ди-ло?! Я т-тебе покажу, стервецу, кузькину мать!..
При первых раскатах начальственного голоса Никифор вздрогнул и поднял лицо. В окно выглядывал бородатый мужик в таком же, как у полицая, травянисто-зеленом немецком мундире.
— Проходьте, гражданин, — пророкотал мужик, внимательно разглядывая Никифора.
Во дворе под навесом четверо полицаев играли в карты. Они удивленно вытаращились: в сельуправу приходили (большей частью за пропусками) женщины, а мужчина, явившийся добровольно, без конвоя, был явлением редким.
Поднявшись по ступенькам на веранду, Никифор очутился перед двумя смежными дверьми. Он открыл ближайшую и услышал за спиной хихиканье. Прежде чем успел заподозрить что-либо неладное, пружина захлопнула за ним дверь, и он очутился в полутемном коридоре. В нос шибануло таким густым спертым воздухом, что он невольно подался назад.
На веранде послышался топот бегущих ног, заскрежетало что-то железное. Никифор попытался открыть дверь и с ужасом обнаружил, что ее заперли.
— Пить… Пи-ить дай! — простонал кто-то в глубине коридора, а чей-то голос надрывно выкрикнул:
— Изверги! За что мучаете?!
Холодея спиной, Никифор оглянулся. Глаза, успевшие освоиться с полумраком, различили две внутренние двери, на которых висели тяжелые амбарные замки. Голоса шли из прорезей в нижних углах — в свое время здесь, очевидно, находились кладовые, и прорези были сделаны для кошек.
Теперь-то Никифор сообразил, куда он попал и почему здесь такой тяжелый, пропитанный вонью воздух. Догадался, что сидевшие в кладовках люди приняли его за полицая. На какое-то мгновение показалось, что дурные предчувствия оправдались, промелькнула горькая мысль: «Сам пришел в тюрьму…» Но потом все в нем бурно возмутилось против нелепости происшедшего. «Откуда они могли узнать, кто я таков? — лихорадочно заработал разум. — Нет, конечно, тут какая-то ошибка!..»
— Откройте! Немедленно откройте! — закричал он, барабаня кулаком по дубовым доскам.
На веранде раздался взрыв хохота.
— Я вам пошучу, мерзавцы! — заорал Никифор. — Сегодня же сообщу коменданту района!
Хохот на веранде постепенно сменился настороженным покашливанием, и Никифор понял, что выбрал верную тактику.
— Да я вас всех, с-сукиных детей, так-перетак!.. — продолжал он разоряться, и у него захватило дух от собственной наглости. — Вы у меня насидитесь в комендатуре!.. Где Эсаулов?
Эсаулов сам пришел на крики, увидел перетрухнувших полицаев и понял, что те нашкодили. А посему рявкнул на них таким голосом, что те мигом обрели несвойственную живость.
Звякнул отодвигаемый засов, и Никифор с видом оскорбленного достоинства вышел на веранду. Эсаулов смотрел на красное от гнева лицо человека на костылях озадаченно, полицаи — виновато. Все ждали, что же он теперь будет делать, что скажет?
— Господин Эсаулов, — сказал Никифор. — Мне надо побеседовать с вами.
— Милости просим, — пожевал губами Эсаулов и направился ко второй, выходящей на веранду двери. Именно в эту дверь надо было идти Никифору. Но откуда он мог знать!..
В этот день Эсаулов замещал Раевского по случаю его отъезда. Сказал Раевский, что едет в Никополь по служебным делам, но все знали — на базар. Шила в мешке не утаишь, а воз, груженный продуктами, подавно скрыть невозможно.
Усевшись за стол Раевского, Эсаулов сиял и положил слева от себя фуражку, разгладил бороду и деревянно выпрямился, словно позируя перед фотографом.
— Я слушаю, — сказал он медленно и важно.
— К великому сожалению, — начал Никифор подрагивающим от волнения голосом, — я буду вынужден, господин Эсаулов, сообщить в комендатуру…
Он продолжал тактику ошеломления, да и, собственно, ничего другого у него не оставалось. И он, как говорится, попер напролом:
— Я усматриваю крупные непорядки, наносящие вред нашему общему делу. Вы сами видели в окно, как часовой не пропускал меня в сельуправу. А если я пришел сообщить о спрятавшихся коммунистах…
— Где? Каких? — выдохнул заместитель старосты.
— Это я к примеру, — пояснил Никифор. — Но в случае обнаружения подозрительных лиц, как это было в Каменец-Подольске, я сочту долгом сообщить об этом. Тамошний комендант лично благодарил меня за сотрудничество.
Никифор остановился, чтобы дать собеседнику оценить значимость сказанного. Эсаулов прикрыл глаза кустистыми бровями, гмыкнул и вновь неестественно выпрямил спину. «Позвоночник у него болит, что ли?» — успел подумать Никифор, вытаскивая из кармана справку, написанную Зоей Приданцевой. Он протянул ее Эсаулову таким образом, чтобы была видна печать с немецким крючконосым орлом.
С важным видом Эсаулов развернул документ. Прежде чем приступить к чтению, зачем-то вынул из кармана карандаш, затем достал крохотный дамский платочек и дотронулся им до носа, хотя видимой надобности в этом не было. Все его движения отнюдь не были рассеянными, а носили торжественно- показной характер.
«Зачем он ломается передо мной? Какая в том надобность?» — не без удивления подумал Никифор. Мелькнула догадка: «Он играет роль начальника, повторяет чьи-то жесты!» От того, что он понял, Никифору стало весело, и он внезапно успокоился.
Между тем заместитель старосты напряженно раздумывал: «Черт его знает, в самом деле — нажалуется еще!.. Этот хромой связь с немцами имеет, недаром у него документ… Вызовут в комендатуру, а там доказывай, что не верблюд…» Поразмыслив, Эсаулов пришел к выводу, что ему следует вести себя осторожно.
— Не извольте обижаться, господин… — Эсаулов заглянул в справку, — господин Махин. Ужо я пропесочу бездельников!
А Никифор охотно шел навстречу:
— Очень жаль, господин Эсаулов, что так произошло. И, главное, в первое наше знакомство. Ведь я намереваюсь некоторое время пожить здесь у тетки Дарьи Даниловны Козловой, знаете её?
— Как же! Ить мы в одном конце проживаем, — обрадовался Эсаулов. — Я ей, сердешной, еще дров помог в одночасье привезти. Никак, на медовый спас это было… Да еще наказал: будет в чем нужда, заявляйся до меня — помогу, — беззастенчиво врал Эсаулов.
— Так вы разберитесь со своими людьми, — Никифор мотнул головой в сторону двери и, поднимаясь с табурета, спокойно протянул руку за документом. — Из уваженья к вам, поверьте… Не хотелось бы выносить сор из избы.
— Чего уж там, господин Махин! Свои люди — сочтемся, — заверил Эсаулов.
— Я, собственно, зашел, — сказал Никифор, пряча справку в карман, — чтобы оформить свой приезд.
— Какие там оформленья! — махнул рукой Эсау-лов. — У нас, чать, не в городе. Знаем о проживаньи, и ладно. А на работу мы тебя пристроим. Вот в полицию людей надоть, да какой же из тебя полицай?! — с огорченьем сказал он, глядя на костыли.
— Активно буду сотрудничать по выздоровлении, — пообещал Никифор.
