пропаганда среди рабочих и занятия с ними. Но Харьков того времени был еще весьма незначительным центром как обрабатывающей промышленности, так и в культурно-просветительном отношении. Университет не отличался непокорным духом и далеко отставал от Петербургского, Московского и Киевского. Ветеринарный институт представлял собой совсем незначительное учебное заведение, но у революционеров был на лучшем счету, чем университет. Ни других высших учебных заведений, ни каких- либо высших курсов в городе не существовало, и общественная жизнь носила провинциальный характер, вернее, ее совсем не было. Знаменитое впоследствии Общество грамотности еще не было основано, а из просветительных учреждений воскресная школа Алчевской еще не обещала сделаться тем, чем стала начиная с 90-х годов. Если назвать фельдшерскую школу на Сабуровой даче, то этим исчерпывались все просветительные и учебные учреждения, в которых можно было искать сторонников революционной партии.
Харьковская группа подобно другим местным группам «Народной воли» имела свой район деятельности и влияния на ближайшие города: Ростов-на-Дону, Полтаву, Елисаветград и т. д. Связей в студенчестве и в интеллигентных кругах в Харькове она имела мало за отсутствием хороших проводников, и лица из учащейся молодежи, с которыми нам приходилось иметь дело, не представляли ценного материала. Денежных средств группа не имела вовсе. Случалось, что у всех вместе наличность равнялась 1 рублю 20 копейкам — 1 рублю 40 копейкам. При таких условиях немыслимы были поездки даже в ближайшие местности, и они совершались очень редко.
Так обстояло дело, когда в июне пришло известие, что в Петербурге арестованы члены Комитета А. Корба и Грачевский, а с ними и лейтенант А. Р. Буцевич, принимавший в то время энергичное участие во всех петербургских делах партии; арестована динамитная мастерская «Народной воли», хозяевами которой были А. В. Прибылев и его жена, а прислугой — Юшкова; арестован майор Тихоцкий, с которым сносился Грачевский, нелегальные Лисовская и Гринберг — лица, находившиеся в тесной связи с названными выше. Это несчастье было последним ударом, довершившим гибель Исполнительного комитета. За отъездом Ошаниной и Тихомирова за границу единственным представителем его в России осталась я.
С тех пор вся моя деятельность сосредоточилась на том, чтобы собрать наиболее крупные силы и создать из них орган, который восполнил бы, насколько это возможно, отсутствие центральной организации, совершенно уничтоженной успешной деятельностью полиции. Положение дел было катастрофическое: в Петербурге и Москве — полное разорение; сношения с ними прерваны. На юге, в Одессе, после выдач Меркулова, деятельности Стрельникова и его убийства не оставалось ничего: туда из Петербурга приехала только Салова (бывшая впоследствии в организации Лопатина). Местные группы в Киеве и Харькове были еще недостаточно опытны, но кое-кто из старых народовольцев, рассеянных по разным местам, еще уцелел, и хотя они не были членами Исполнительного комитета, но давно работали вместе с ним в разных отраслях деятельности. Надо было собрать их к одному месту и сговориться относительно восстановления работы. К этому я и приступила.
Я уже упоминала, что в московском переполохе типография, в которой печатался партийный орган, была закрыта, квартира ликвидирована, шрифт сдан в склад на хранение. Вместе с тем исчезли и редакция, и сотрудники органа. Но в предшествующий период Исполнительный комитет кроме московской типографии нашел нужным организовать еще две в Западном крае — в Витебске и Минске. Они были вполне устроены, оборудованы, и персонал их подобран. После арестов в Москве эти типографии оказались совершенно отрезанными, без всяких средств к дальнейшему существованию и даже без цели, потому что работу должна была давать московская организация, а она в марте — апреле была совершенно разбита. Типографиям пришлось ликвидироваться: работники отказались от квартир, шрифт сдали на хранение, а сами разбежались кто куда, претерпевая всевозможные мытарства и лишения.
Много тяжелого пришлось тогда пережить и им, и мне, к которой стали обращаться как к единственному лицу из прежнего центра. Так, из витебской типографии в Харьков приехала молодая женщина, с которой я решительно не знала, что делать. Совершенно необразованная и неразвитая, она была не пригодна ни к умственной, ни к физической работе. Собственных средств она не имела, родных, которые могли бы поддержать ее, у нее не было, а между тем она жила по самодельному паспорту и в довершение всего была беременна. И это в то время, когда в Харькове у всех налицо было 1 рубль 20 копеек — 1 рубль 40 копеек. Затем явился метранпаж из типографии, тоже нелегальный и совершенный чужак, которого лично никто в Харькове не знал. Приглашенные организацией широкого размаха для специального дела, для которого они были нужны и полезны, теперь, при ее разгроме, они оказывались без всяких занятий; выбитые из колеи и беспомощные, они ложились тяжелым нравственным и материальным бременем на тех, кто был связан с прежней организацией, и более всего на меня как наиболее ответственное (в организационном смысле) лицо. Между тем, не зная, кто именно привлек к витебской типографии этих лиц, и не имея возможности получить определенную рекомендацию, которая говорила бы за них, я не могла отнестись к ним с полным доверием и не хотела пользоваться их услугами как услугами людей, неизвестных на деле.
Хозяевами московской типографии были Г. Чернявская, находившаяся после ликвидации Москвы на Кавказе, и Суровцев, уехавший из Москвы в Воронеж. Третьим лицом, работавшим с ними, была П. Ивановская, вскоре приехавшая ко мне в Харьков. На Кавказе же находился Сергей Дегаев с женой, которой я еще не знала. Все они должны были съехаться в Харьков, чтобы со мной обсудить, что делать.
Между тем я ездила в Киев, чтобы лично познакомиться с тамошней местной группой. Ее членами были: А. Н. Бах, Каменецкая, Каменецкий, Росси, Кржеминский, петербургская курсистка С. Никитина, с которой я встречалась в 1881 году у Гл. Ив. Успенского, Захарин и бывший ссыльный из Одессы Спандони. Член московской группы Гортынский, посланный в Киев, был арестован так же, как и его товарищи по работе в Киеве Урусов, Василий Иванов и Бычков. Киевская группа подобно другим группам вела пропаганду среди рабочих, среди молодежи и общества. Она имела свой обширный район деятельности в ближайших губернских городах и как по численности, так и по качественному составу занимала второе место после московской.
Из восьми членов я была знакома только с Никитиной, очень хорошей и энергичной девушкой; из остальных я видела в Киеве только Спандони, Росси, Захарина и Каменецкую. Все они произвели отличное впечатление, но я решилась привлечь к работе в центре только Спандони, человека испытанного, видевшего всякие виды. После переговоров он дал свое согласие и стал часто приезжать в Харьков, отдавая себя в полное распоряжение будущей организации.
2. Деньги
Денежный вопрос стоял в то время ребром, так как никакого финансового наследства ни от Петербурга, ни от Москвы не осталось, а провинциальные группы средствами всегда были бедны; между тем без денег нелегальная организация, конечно, не могла ни существовать, ни действовать. Выручил Спандони. Находясь в ссылке, он подружился с Евгенией Субботиной (суд по «процессу 50-ти»), в свое время отдавшей вместе с сестрами и матерью большое состояние[224] на революционную деятельность организации, к которой они принадлежали. Доверяя Спандони, Евгения выразила готовность отдать последние 8 тысяч рублей, оставшиеся у нее, с условием, что революционная партия будет высылать ей в Сибирь по 25 рублей в месяц. Деньги хранились у родственницы Субботиной, В. Шатиловой. Она жила в Орле, и я хорошо знала ее: в 1876 году мы были товарищами и самыми близкими друзьями в той московской организации, в которую входили цюрихские студентки и кавказцы процесса Бардиной и Петра Алексеева. 18-летняя Шатилова отличалась тогда горячей преданностью как революционному делу, так и арестованным друзьям. Очень деятельная и сердечная, она была одной из самых симпатичных девушек, которых я когда-либо встречала. Некрасивая лицом, она привлекала сердца своей отзывчивостью, очаровывала умом, оригинальной манерой говорить с интонациями, ей одной свойственными, и женственностью, в которой была и мягкость, и милая насмешливость. Живая и веселая, она была и серьезной, умела повелевать и при случае кому нужно пустить пыль в глаза. Ее очень забавляло, что в жандармском управлении лежит дело с надписью: «Государственная преступница В. А. Шатилова, 18 лет», и она цитировала эти слова с особенным шиком. Привлеченная к следствию по «делу
