которому тем временем подоспели свежие силы.
Под натиском персов халдеи начали медленно пятиться. Они порубились на славу и отступали, гордые собой. Один Набусардар стоял в своей боевой колеснице, сжигаемый бессильной яростью. Что из того, что они захватили в плен несколько носатых персидских военачальников, ему хотелось заполучить в свои руки самого Гобрия — живым или мертвым!
Халдеи были уже у самых ворот, когда в голове у Набусардара вновь загудело назойливое: «Сейчас или никогда! Сейчас или никогда!»
Круто осадив коней и развернув колесницу, Набусардар вскочил на ее борта, вскинул лук и прицелился в Гобрия.
Гобрий этого не ожидал. Заметив опасность, он в мгновенье ока, встав на круп коня, тоже вскинул лук и прицелился в Набусардара.
Оба отпустили тетиву, и стрелы скрестились в воздухе.
Стрела Гобрия пролетела над головой Набусардара, стрела халдейского военачальника впилась в плечо Гобрию.
Гобрий выронил лук. Его плотная фигура покачнулась, и было видно, как, не удержавшись, он повалился, подхваченный на руки своими воинами.
Падая, он крикнул:
— Отравленными стрелами в них!
Набусардар со своим отрядом обратился в бегство.
Стремясь задержать персов, халдейские солдаты обрушили со стен на пришлых варваров раскаленные ядра.
Это было последнее перед отходом Кира сражение у могучих стен Бабилу.
Ночью персидские отряды один за другим ушли из-под стен Вавилона. Вблизи города осталась лишь горстка солдат, неспособная ни напасть, ни отразить нападение.
На рассвете халдейским дозорным, стоявшим на высокой стене, открылась неожиданная картина. С быстротой молнии облетел вавилонское войско слух о происшедшем событии. Весть о нем срочно передали в дом командования армии. Все высшие чины и военачальники во главе с Набусардаром бросились к башням, чтобы воочию насладиться зрелищем позорного бегства армии Кира.
Персы ушли, это было неоспоримо, оставалось лишь неясным, что кроется за этим шагом. Означает ли это, что Кир признал Вавилон непобедимым? Что Кир сложил оружие и возвращается в Персию?
Некоторый свет на эту загадку пролили сами персы — вскоре они остановились и начали окапываться. Работали, не щадя сил. Изнемогая от палящих лучей солнца, истекая потом, они настойчиво прокладывали дорогу к победе.
Халдеи же рассудили просто: персы роют убежища, вероятно, собираясь в них зимовать или оставить заслон для отступающих войск. То и другое свидетельствовало о поражении Кира.
Не только среди воинов, но и среди мирных жителей весть о трусливом ночном бегстве персов распространилась с быстротой весенних потоков.
Распахивались двери и ворота жилищ. Из них высыпали на улицу заспанные женщины, взлохмаченная детвора, неверящие, с вытаращенными глазами старики. На рассвете они еще робели, колебались, задавленные страхами и ужасом, но когда разгорелся день, осмелели даже самые трусливые.
Беспредельная радость пробуждала все живое в Вавилоне. Казалось, восстанут от вечного сна даже те, кого жестокость персов спровадила в Э-урук-габгал, на сумрачный запад, где стена горизонта круто поднимается к небу, не давая мертвым вернуться к живым.
Злобно взирала Эсагила на объятые радостью улицы Вавилона, с невыразимой скорбью провожая взглядом отходившее персидское войско. Уже на второй год войны надежды ее стали увядать, так как армия Набусардара показала себя достойной соперницей армии Кира. Благодаря своей оснащенности и стойкости воинов она отразила все попытки персов овладеть Вечным Городом. Недаром приходил в отчаяние персидский владыка — велики оказались сила и решимость халдеев. В неменьшем отчаянии пребывал глава Храмового Города Исме-Адад. Не видя иного выхода, верховная коллегия жрецов в конце концов решила снова искать путей к царскому дворцу, где восседал на троне Валтасар. Эсагила лишилась возможности повелевать Вавилонией с той поры, как Набонид попал в персидский плен. Оставалось одно — попытаться склонить на свою сторону Валтасара и с его помощью вновь утвердить свою власть над Вавилонией. Никогда еще не представлялось более благоприятного момента для осуществления замыслов Храмового Города, как теперь; когда Набусардар был всецело поглощен обороной города. Ему некогда было даже подумать, что в такое время кто-то затеет за его спиной коварную игру, хотя он и знал, что Эсагила только и ждет удобного случая, чтобы осуществить свои давнишние чаяния.
Долго не раздумывая, Храмовый Город направил в царский дворец послов с дарами в руках и лестью на устах. Валтасар усмотрел в этом уничижение Эсагилы и изъявил согласие встретиться с Исме-Ададом. Во время встречи верховный жрец пытался ослабить узы, которые связывали царя с верховным военачальником его армии. Он обвинил Набусардара ни более ни менее, как в намерении захватить престол, чем сразу же восстановил царя против Набусардара.
— Лишить меня престола? — Царь пристально и грозно поглядел в глаза служителю Мардука.
Удар пришелся по самому чувствительному месту, и жрец тотчас смекнул, что цель его наполовину достигнута.
— Государь, тебе не о чем тревожиться, — твердым голосом заверил царя верховный жрец, — Мардук хранит властелинов, которые чтят Мардука. Тот же, кто восстает против него, должен погибнуть, а Набусардар — заклятый враг Мардука. Единственный путь оградить себя от опасности — это жить в мире с богом богов, и тогда халдейский престол на тысячелетия пребудет за твоим родом.
Валтасар оставил себе несколько дней на размышления. Чтобы ход его мыслей был благоприятен для Эсагилы, жрецы изъявили готовность возвратить царю драгоценности, присвоенные ими еще в царствование Набонида и спрятанные в эсагильских сокровищницах. В знак примирения с Мардуком Валтасар согласился заключить союз с Храмовым Городом. С того дня Эсагила втайне стала плести паутину вокруг халдейского трона, все более опутывая свою жертву — царя Валтасара.
Порой Валтасара мучили угрызения совести, ему казалось, что война лишила его рассудка, но Эсагила заботилась о том, чтобы вовремя подбодрить царя радужными предсказаниями на будущее.
Со стороны казалось, что между царем и верховным жрецом установилась чуть ли не дружба. Они советовались друг с другом не только о делах государственных, но и сугубо личных. Как-то в минуту откровения Валтасар заметил Исме-Ададу:
— Ты сказал, служитель богов, что халдейский престол, благодарение Мардуку, на тысячелетия пребудет за моим родом. Богу следовало бы позаботиться не только о троне, но и о наследнике.
Исме-Адад посерьезнел и в сотый раз подумал о том, что царицу Бабилу боги не осчастливили даром материнства. Эсагила была заинтересована в том, чтоб Мардук ниспослал Валтасару потомка, если царь будет послушно исполнять волю Храмового Города. Но для этого нужно, чтобы фараон позволил своему придворному лекарю исцелить царицу Вавилонии, чему ныне препятствует война. Следовательно, придется подождать, пока оружие не решит исход войны.
Все это промелькнуло в голове Исме-Адада, но на этот раз он даже не улыбнулся, чтобы ободрить царя, однако заверил Валтасара, что будет молиться об исполнении его мечты.
Валтасар не обольщался на этот счет, да и царица, бесплодие которой унижало ее в глазах всего света, не противилась давнему уговору, — было условлено, что будущего царя Валтасар втайне приживет с одной из чужеземных царевен, но матерью его объявит царствующую супругу.
И тот и другой жили в тревожном ожидании будущего.
В ту ночь, когда Кир отдал приказ об отступлении, Валтасару приснился диковинный сон, и он вспомнил о Данииле, которого все еще держал в заточении. Царь пообещал выпустить его на волю и простить все его вины, если пророк со всевозможным тщанием истолкует его сон.
Стражники отодвинули тяжелые засовы, отомкнули крепкий замок, распахнули дверь во мрак подземелья и вывели на свет божий пророка Даниила. Его волосы в заточении побелели еще больше, кожа на лице стала желтой, губы посинели, но лоб, высокий, словно крепостной вал, светился спокойствием и мудростью.
Приверженцы Даниила советовали не ходить к царю, который задался целью извести иудейское
