Телкиза сказала:
— Ты хотел оскорбить меня, Валтасар, назвав царицей распутниц, хотя тебе лучше других известно, что по закону я — первая женщина Вавилонии, Ты назвал меня так в присутствии двух тысяч пирующих жрецов Бабилу и двух тысяч пирующих вельмож Бабилу. Пусть так, да, я грешница, я грешна больше, чем вы полагаете. Это стыдно, унизительно, и поэтому перед всеми жрецами и вельможами Вечного Города я сейчас обвиняю царский род Валтасара. Его отец Набонид, по наущению Эсагилы, почти девочкой отдал меня, как суку кобелям, на поживу лидийским посланникам, надеясь, что те станут уступчивее в переговорах. Чистая и невинная, я должна была телом своим ублажить придворных Креза, чтобы они согласились на условия халдеев. Вы уверяли меня, — Телкиза бешено глянула в лицо Исме-Адада, — что я угодна богам. На другой день я видела, как эти боги вместе с царем Набонидом и верховным жрецом Исме- Ададом ходили по земле. — Телкиза с трудом перевела дух. — Так ответь же, святейший, сколько мнимых Мардуков сменилось за все это время в капище? Сколько гнусностей содеял твой бог?
— Благородная Телкиза! — в притворном удивлении воскликнул верховный жрец.
— Благородная Телкиза! — язвительно усмехнулась она. — Конечно! Теперь вы готовы величать меня даже царицей Бабилу, лишь бы я замолчала. Но нет, нет! — Телкиза взвилась, как ударенная плетью змея. — Я не стану больше молчать. Годы, долгие годы тяготеет надо мной проклятие. Лишь благодаря Мардуку, властелину вселенной, жесточайшему из богов, я стала распутнейшей из женщин. Это он сделал меня такой, чтобы закрыть пути к сану царицы.
Даже Валтасара взяла оторопь. Он оглядел столы. Гости не сводили с Телкизы изумленных глаз. Царь попробовал остановить ее:
— Телкиза, твои речи безумны!
Она смерила его презрительным взглядом.
— Раб собственного безволия, раб Мардука, раб Исме-Адада!
Чтобы как-то поправить дело, верховный жрец многозначительно заметил:
— Право, она безумна!
— Пусть я прослыву безумной! — прошипела Телкиза. — Но теперь я сказала все.
Да, она сказала все, ошеломив признанием жрецов и вельмож, но сама облегчения не Почувствовала: камень, давивший ей душу и тело, стал еще тяжелее.
Изнемогая от непосильного бремени, она обронила:
— Теперь ты можешь отпустить меня, Валтасар.
— Ступай, — ответил царь.
Телкиза поднялась, и в ее зрачках уже не было прежнего блеска. Она думала, что ее рассказ вызовет негодование в сердце Набусардара, но он остался глух и безразличен.
Окончательно сраженная его холодностью, Телкиза покидала ападану. Проходя меж рядами столов, украшенных гирляндами и уставленных золотой утварью. она слышала, как Исме-Адад гневно повторил:
— Право, она безумна.
— А, — махнул рукой Валтасар, давая этим понять, что больше о ней говорить не стоит.
Призвав управителя дворца, он распорядился насчет иудейских юношей.
Его голос заставил Телкизу обернуться. Стоя в дверях, она еще раз оглядела все вокруг, и мягкий ковер из роз обернулся для нее тернистым лугом, свисающие с потолка гирлянды лотоса — петлями виселиц, звон чаш — : лязгом костей оживших скелетов, улыбки тупых пьяных лиц — оскалом смерти.
Нигде и ни в чем уже не было ни жизни, ни красоты. Ах, как она устала, как устала…
Сибар-Син поднялся из-за стола и, подойдя к Телкизе, предложил проводить ее.
— Пожалуй, — ответила она, — а эти все… будь они все прокляты, прокляты…
— Не оскверняй свои уста, княгиня, они созданы для наслажденья.
— Но мне все опостылело, все. Какой-то бог, сжалившись надо мной, внушил мне мысль о последнем наслаждении, которого я еще не изведала… он внушил мне мысль о смерти…
Сибар-Син посмеялся ее сумасбродству и вместе с ней вышел на галерею.
Вдруг она остановилась и порывисто схватила его за руку.
— Слышишь, Сибар-Син?
Ападана оглашалась переливами арф и пением.
— Слышишь? — снова спросила она, судорожно сжимая его руку,
— Слышу, — кивнул он, — это хор иерусалимских юношей славит гимнами наших богов. Валтасар верит, что это навлечет гнев богов на потомков Авраама и Соломона, он верит, что так ему удастся изгнать Ягве из Вавилонии. А как ты думаешь, Телкиза, удастся это ему? Да и существует ли в природе этот самый Ягве? По моему разумению, боги охраняют только сильных, что им до такого униженного племени, как эти пленные иудеи?
— Оставим богов в покое, Сибар-Син. Я знаю только, что Валтасар считает Ягве своим заклятым врагом. Ты же слышал, как он сказал, будто и мое лоно обратил Ягве в пустыню и пепел. Не случись этого, он нарек бы меня царицей Вавилонии. Он гнусен, о, как он пресмыкается перед Эсагилой! Я просто с ума схожу — меня терзает жажда мести.
Гулкое эхо песни прокатилось под сводами галереи.
— От подобной музыки слабеет воля и рушатся замыслы, — заметил обольстительный вельможа, — но мы всегда были непреклонны.
— Право, Сибар-Син, что нам музыка… это для богов, а не для людей. — Она грустно вздохнула. — Я хотела тебе сказать…
Телкиза остановилась и умолкла.
— Мысли разбегаются… Вот сейчас внутренний голос шепнул мне: к чему помышлять о мести, не лучше ли снова невинной, простодушной девочкой играть в царской аллее разноцветными камушками?..
— Ты плачешь, Телкиза?
— О! — она опустила ресницы и смахнула ими слезы.
— Тебе надо быть сильной. Крепись, ведь ты — княгиня, а слабость пристала только рабам. Ты сказала, что жаждешь мести. Отомсти, и тебе станет легче. А детские годы не возвратить. Люди обязаны идти; идти и доиграть свою роль до конца.
— Идти и доиграть свою роль до конца…. — повторила Телкиза. — Что ж, пусть так…
Она выдернула из висевшего на стене венка два нардовых стебля, размяла их в пальцах, пустила пушинки по воздуху, наблюдая их полет. Когда былинки опустились на примятые лепестки роз, женщина растоптала их ногой.
— Все суета сует… — молвила она печально и сокрушенно.
Телкиза провела рукою по холодному лбу.
— Теперь я жажду одного — смерти. Я хотела бы умирать долго-долго.
— Вино помутило твой разум, Телкиза. Только рабы мечтают о смерти.
— Я вернусь на женскую половину, — проговорила она чуть слышно и поспешила в другое крыло дворца, оставив Сибар-Сина одного.
Телкиза вернулась к пировавшим женщинам, заставив себя обворожительно улыбаться. Роскошная, ослепительная, она села за один стол со своими завистниками и восторженными почитательницами.
Телкиза заметила, что царица воспользовалась ее отсутствием и вместе со своей прислужницей понесла пророку Даниилу еду и питье с праздничного стола… Телкизу это нисколько не удивило. Привязанность царицы к иудейскому мудрецу всегда оставляла ее равнодушной. Тем менее занимало ее это в данную минуту.
Вдыхая аромат смол и цветов, Телкиза задумчиво смотрела перед собой. Душой она оставалась в ападане. Набусардар не выходил у нее из головы.
Когда утих рокот струн и замерли последние звуки песен, воины Исма-Эля доложили Набусардару, что на подступах к городу все спокойно и Вавилону не угрожает никакая опасность, предчувствие которой бесконечно томило военачальника, — он и пил меньше, и был сдержан в веселье — беспокойство не покидало его.
Лишь один раз, захваченный пением иерусалимских юношей, засмотревшись на прозрачную каплю вина, он увидел в ней погруженный во тьму борсиппский дворец. С нежностью подумал он о Нанаи, спящей
