серебряные монеты.
Рядом распростерлось бездыханное тело Валтасара, его заколол верховный военачальник Кира — Гобрий. Царь мгновенно испустил дух; когда Гобрий выдернул меч из его груди, Валтасар был уже мертв.
Хмельной и грузный, халдейский царь тяжело свалился на устланный розами пол, лавровый венок с его головы упал и повис на резном украшении ступеней, которые вели к царскому креслу. Усыпанные драгоценными камнями ленты разметались по лесенке, конец одной из них касался правой руки Валтасара. Левая рука царя продолжала сжимать золотую чашу о двух ручках. Глаза его были закрыты, но губы, казалось, жили на мертвом лице, все еще шептали:
— Лепестки облетают… трава сохнет…
Набусардар завидовал мгновенной смерти царя. Ему же злая судьбина послала медленное умирание, избрав его свидетелем крушения и разора.
Он видел, как персы закалывали царских советников и сановников, срывали с них золото и украшения из драгоценных камней, сгребали со столов дорогую утварь и выносили вороха сокровищ. Не забыли они прихватить и золотые сосуды из храма Соломона. Защищаясь, вавилонские вельможи метали их в персов, но безуспешно. Один за другим падали наземь тела безоружных халдеев. Враги действовали с молниеносной быстротой, не давая им опомниться.
Лишь наместник Борсиппы, когда персидский военачальник занес меч, чтобы отрубить ему голову, успел крикнуть:
— Не убивай меня! Я уговаривал Валтасара сдать город без боя!
Но признание ему не помогло. Голова наместника покатилась по столу, оставляя кровавый след.
Каким-то чудом уцелел верховный судья Вавилона Идин-Амуррум, по-прежнему сидевший на скамье, и, когда резня прекратилась, его вместе с пророком Даниилом и верховным жрецом Исме-Ададом Сан-Урри взял под свою защиту.
Набусардар еще видел, как уцелевшую горстку вельмож, которые и без того не могли причинить никакого вреда врагу, персы связали и погнали впереди себя.
Борясь со смертью, с бледнолицей девой, которая все крепче и крепче сжимала его в двоих объятиях, Набусардар слышал, как орудуют солдаты Кира в соседних покоях, — должно быть, так же хозяйничали они сейчас по всей Муджалибе… по всему Вавилону… по всей Борсиппе. Мысль о борсиппском дворце придала ему сил, и он попробовал подняться. Но бледнолицая усмехнулась и снова окунула его голову в густой аромат роз.
Затем он услышал вопли женщин — пронзительные, истошные, душераздирающие вопли. Набусардар знал, что они означают. Персы ворвались на женскую половину.
Выталкивая женщин на улицу, они погнали свои жертвы к солдатам, стоявшим на подступах к городу.
Среди пленных была и Телкиза, жена Набусардара, которую Гобрий прочил самому Киру, выделив ее среди остальных красавиц.
Она брела в толпе вместе с женами князей, вельмож, рабов, вместе с наложницами Валтасара, и стройная фигура ее, обтянутая бирюзовой парчой тонкой выделки, переливалась в зареве факелов. Ей оставили даже драгоценные каменья, сверкавшие в черных, как смоль, волосах, чтобы она предстала перед Киром столь же восхитительной, какой они нашли ее в Муджалибе.
Процессия двигалась к городским воротам.
Повсюду ее встречали персидские воины, превратившие Вечный город в кромешный ад. Все ворота городских укреплений были открыты, и через них в город входил отряд за отрядом. Кое-где завязывались стычки, но о победе халдеев не могло быть и речи.
Персы наводнили город Мардука.
Мирных жителей Гобрий приказал не трогать, но потребовал, чтобы горожане не покидали жилищ и не мешали продвижению персидских войск. Однако в панике люди выскакивали на улицу, надеясь спастись бегством, некоторые даже оказывали врагу сопротивление, бросая с крыш тяжелые предметы. В ответ на это персы врывались в дома и не щадили ни грудных младенцев, ни седовласых стариков.
Стенания, крики отчаяния огласили Город Городов.
Тут и там поднимались вверх столбцы пламени, в котором гибла величественная красота строений, восхищавших весь мир.
Первые огненные языки взметнулись над Муджалибой, озарив огромное пространство вокруг. Вынеся все ценное, персы подожгли дворец, ознаменовав тем самым свою победу.
Тогда знатный горожанин Сибар-Син, которого в толпе пленных тоже гнали за городскую черту, незаметно приблизился к опутанной веревкой Телкизе и шепнул ей:
— Сан-Урри мечом заколол Набусардара в ападане. Никаких чувств не прочел он на ее лице. Телкиза продолжала путь, тупо глядя перед собой.
— Он мертв, Телкиза! — выразительно повторил вельможа, пытаясь ужасной вестью смутить ее.
Телкиза оставалась безучастной. Лишь губы ее слегка искривила загадочная гримаса.
— Мы не счастливее его… — бросила она в ответ.
— О, я дорожу жизнью, Телкиза.
Она устало вздохнула, словно ходьба стоила ей неимоверных усилий, и промолчала.
Послышался треск огня, испепелявшего Муджалибу.
Многие из пленных. думали о тех, кто остался во дворце…
Телкиза мысленно перенеслась в пиршественную залу, в великолепную залу о тысяче колонн.
Ападану тоже охватило пламя.
Набусардар был еще жив.
Он видел, как огонь лижет одежды раненых и мертвецов, подкрадываясь к нему. С потолка срывались гирлянды лотоса, из раковин светильников текло на пол горящее масло. Все вокруг полыхало и трещало. В воздухе стоял удушающий смрад горящих тел, вопли несчастных сливались в душераздирающий вой.
Набусардар давно привык к мысли о смерти, но такой конец поверг его в ужас, и он молил небо, чтобы бледнолицая дева поскорее задушила его в своих объятиях, чтоб душа его рассталась с телом прежде, чем его опалит смертоносное дыхание огня.
Вот уже занялась роскошная мантия Валтасара, от тлеющей веточки розы задымились и вспыхнули его волосы.
Огонь был близко, он неотвратимо надвигался…
Ужас рос в душе Набусардара, в глазах потемнело. Нет, это не был страх перед смертью, — на поле брани он изо дня в день смотрел ей в лицо, — чувство страха было ему неведомо. Но такая смерть унижала достоинство воина, бессильного, безоружного, беззащитного.
Нестерпимым жаром лизнуло руки, и Набусардар задохнулся дымом, бледнолицая дева разомкнула тиски объятии и покинула его. Слабая улыбка разлилась по его лицу — так мягкое сияние луны заливает землю.
Губы его шевельнулись и неслышно прошептали:
— Умираю… Нанаи, жена моя дорогая. — И Набусардар вздохнул последний раз.
Он умер прежде, чем пламя коснулось его, умер возле простертого в луже крови царя, рука которого все еще крепко сжимала золотую чашу. Разжать ее заставил царя лишь огонь, обративший его тело, как и тела его подданных, в обугленный труп.
«Поговорим о любви.
О любви буду тебе говорить и петь, избранница моя, венец совершенства, какое только видело человеческое око на вековечной земле. Подобного не сыскать на вершине, пламенеющей карбункулами. В сверкающих топазами и аметистами долинах не найти. В сребропенных и лазурных водах не узреть. Устам провидцев не описать твоей прелести. Даже взор ясновидения ничем не заслужит милости созерцать тебя во всем великолепии.
Такой блистаешь ты лишь в сердце моем, прелестнейшей из женщин, когда-либо ступавших по земле. Сердце подсказывает мне слова любви, и я слагаю в твою честь гимны.
Слагаю их утром и вечером — гимны любви слагаю тебе, возлюбленная моя.
Высокородный князь Набусардар»
