— Читай, глядишь, Сурма скоро и сам подойдет. Он где-то неподалеку.
— Да вот он, под навесом, уплетает говядину.
— Может, он и не подойдет сюда.
— Читай!
Владелец таблички в смущении уставился на нее, поводил по ней пальцем. Зачем-то подтянул застежку на ремне. Поскреб в затылке, хмыкнул.
Остальные едва не лопались от любопытства и нетерпеливо понукали его:
— Ну, давай же! Начинай!
— Ученый я вам, что ли? — обозлился вдруг плешивый. — Чего пристали? Откуда взяли, что я умею читать? Я человек простой.
— На что же тогда тебе табличка? — прыснул косоглазый бродяга в темном ассирийском халате, который он стащил у торговца волами.
— А так захотелось… Не твоего ума дело!
— Через сто лет он продаст ее Старьевщику.
Остроту отпустил человек, державший мех и разливавший вино.
— Послушай, вдруг кто-то обратился к нему. — А ведь ты вроде был писцом, пока не сошел с круга. Прочитай-ка!
Плешивый передал табличку бывшему писцу, и тот начал разбирать по складам:
— «Царь со своим двором, с царевичами и царевнами пребывает в роскоши, держа народ на положении рабов».
— Святая правда! — зашумели слушатели.
— «Царь безучастен к судьбе своих подданных и не заботится об их нравственных помыслах».
— А что это: «нравственные помыслы»? Наступила тишина, которую нарушали только стоны страдальца, привязанного к столбу.
— Ты дальше читай, дальше, — понукали чтеца.
— «На обитателей царского дворца и Царского Города гнет спину вся Вавилония. Знать не отстает от царя, купается в роскоши и тянет соки из народа. Советники не утруждают себя делами и заботятся лишь о том, чтобы угодить царю».
— Провалиться им в преисподнюю Нергала!
— А дальше что? — приставали к чтецу.
— «Государство, нищает, хозяйство расстроено…»
— Что значит — «хозяйство расстроено»?
— Погоди, пусть дочитает до конца.
—»…земледельцы влачат жалкое существование, ремесла в загоне, государственных мастерских почти нет, халдейских торговцев притесняют. Народ знает только непосильный труд…»
— Да, это о нас, это о нас!!
— «Народ знает только непосильный труд, а в верхних слоях наблюдается падение нравов и образованности. Все государство погрязло во взяточничестве».
— Постой! — не выдержал кто-то. — В чем погрязло?
— Продажное оно, дубина! — пояснил тот, кто плеснул вином в лицо человеку с отрезанным ухом. — Ты знай читай, а то так никогда не кончишь.
— «Все государство погрязло во взяточничестве. На чиновников положиться нельзя, велением совести они предпочитают взятки. Стражи порядка и законности ищут лишь своей выгоды и падки на подкупы. Идею справедливости они превратили в посмешище. И все это происходит в стране, которая кичится тем, что ее законы стали образцом для всего Старого и Нового Света. Куда ни бросишь взгляд, всюду тлен и мерзость. Все прогнило в Халдейской державе. Раньше, по крайней мере, армия стояла на страже порядка в стране, а ныне и солдаты нападают на честных людей и грабят их, вместо того, чтобы защищать родину».
— А нас еще сманивают в армию Набусардара! — гоготали кругом.
— «Раньше жрецы пеклись о душе халдея, учили его добру и правде, а ныне и они, подобно царю, помышляют лишь о собственных удовольствиях. Вместо того, чтобы служить богам, они по три раза в день моются в раззолоченных ваннах и натирают себя благовониями. Забросив алтари, они куют заговоры. Ищут радость не в общении с небожителями, а в золоте и драгоценностях».
— Что правда, то правда!
— Долой их продажные святыни!
— Долой Мардука!
— Пст!
То подал знак владелец таблички, он забрал ее из рук писца и кивнул головой в сторону навеса, где торговали жареным мясом.
— Сурма идет.
Человек с приплюснутым носом спрятал табличку за пазуху, а остальные взялись за кружки. Веселье разгорелось с новой силой, языки у всех развязались, по площади неслась отборная брань.
Сурма не спеша направлялся в их сторону, краем глаза наблюдая за бродягами. Он шел размеренным шагом, лицо его было задумчиво. Беззвучно шевелил губами, и казалось, будто юноша и теперь мысленно внушает толпам людей:
«Ныне в Халдейском царстве не осталось почвы для порядочности, как не осталось среди халдеев ни одного с незапятнанной душой. Поэтому должен явиться кто-то, кто очистит его от скверны. Он должен прийти с востока, а потому ждите с той стороны знака, который скажет вам, что час уже близок. Будьте готовы к нему, и как огненная птица нежданно застилает своими крылами небеса, так и он нежданно объявится в нашей стране. Тогда канут пороки, слезы сменятся улыбкой, рыдания уступят место пению. Готовьтесь!»
Сурма на этот раз не собирался говорить — нестерпимая жара разогнала людей, и улицы были пустынны. Он медленно шел в тени колоннады.
Внезапно он заметил человека, привязанного к столбу. Сурма остановился, прислушиваясь к хриплым стонам несчастного, и увидел, как тот судорожно облизывает пересохшие губы.
Сурма без колебания направился к нему. И только вблизи заметил, что у бедняги отрезано ухо.
— Кто это тебя так? — спросил он. Человек вздохнул.
— Блюстители порядка.
— Что ты натворил?
— Я раб, господин, и у меня нет ни собственной крыши над головой, ни собственного клочка земли под ногами. Куда ни посмотрю, все вокруг чужое, и чего не коснусь, все не мое. Сегодня, изнывая от жары, я, чтобы увлажнить губы, зачерпнул воды из священного водоема и осквернил его… Стражники Эсагилы схватили меня, в наказание отрезали ухо и поставили к позорному столбу. Мне приказано рассказывать об этом всякому, кто остановится около меня, в назидание другим.
— Больше ты ни в чем не виноват? — спросил Сурма, испытующе глядя на несчастного.
— Это вся моя вина, господин, да еще я виноват в том, что родился. Проклят тот день, когда я появился на свет.
— Не отчаивайся, — утешал его Сурма.
— Как же мне, не отчаиваться, господин, когда у меня дома дети умирают с голоду. Я надеялся, что боги смилостивятся ко мне — я всей душой молил их — и дадут мне подработать. А вместо этого меня изуродовали и привязали здесь. Вечером я приду к детям с пустыми руками.
Эти слова больно впивались в сердце Сурмы. Наконец, не вынося отчаянного вида бедняги, он вытащил кинжал и перерезал веревки. — Ты свободен, — сказал Сурма, пряча кинжал за пояс. — А на это купи детям еды. — Юноша улыбнулся и насыпал несчастному в руку золотых крупинок. — Купи еды, а если стражники будут преследовать тебя, сошлись на меня.
— Что сказать им? — Скажи, что Гильгамеш встал из мертвых; скажи, что Гильгамеш перерезал твои путы.
— А кто ты?
— Я Сурма-Гильгамеш.
