Неудивительно, что он показался ей таким знакомым, рассуждала она, подтянув колени к подбородку и всхлипывая; легкие болезненно ощущали каждый вдох, как будто кто-то затеял игру в мяч на ее груди. Плод ее самого мрачного воображения, он в буквальном смысле материализовался из ее грез и вошел в жизнь. Кошмары, которые раньше мучили ее, вернулись, и смутная фигура обрела конкретное имя – Рик Фергюсон.
Джесс сбросила с себя влажные простыни и с трудом поднялась на ноги, чувствуя, как они подкашиваются. Она рухнула на пол, ловя ртом воздух, опасаясь, что ее вырвет.
– О Господи! – пробормотала она, потом, обращаясь к чувству паники как к одушевленному предмету: – Пожалуйста, прекрати. Уходи прочь!
Она потянулась к белой китайской лампе на ночном столике, стоявшем возле кровати, и щелкнула выключателем. Комната осветилась – мягкий персиковый цвет с оттенками серого и голубого, двуспальная кровать, индийский хлопчатобумажный ковер, белое кресло-качалка, на котором висела ее одежда на следующий день, комод, небольшое зеркало, плакатная репродукция картины Ники де Сент-Фаль, еще одна Анри Матисса. Она попыталась привести себя в нормальное состояние, сосредоточив внимание на строении дощечек паркета из светлого дуба, на швах бледно-персиковых занавесок, на белом одеяле, на размерах высокого потолка. Один из приятных моментов проживания в старых кирпичных домах, напомнила она себе, заключался в высоких потолках. Такого не встретишь в современных высотных домах из стекла.
Это не помогло. Ее сердце продолжало лихорадочно стучать, а в горле образовался комок. Она снова попыталась подняться на ноги, стояла, покачиваясь, неуклюже двинулась, чуть не падая, к крохотной ванной, которую хозяин со смехом назвал еще одной комнатой, когда она въехала сюда сразу после развода. Она открыла кран и обмыла холодной водой лицо и плечи. Вода затекла под ее розовую комбинацию, смочив ее грудь и живот.
Джесс присела на край ванны и стала смотреть на унитаз. Ничего не было более противного, чем рвота. Она с ужасом думала о рвоте с того самого дня в детстве, когда объелась сладостей и мороженого на дне рождения Алисой Николь. Каждый вечер она спрашивала потом перед сном мать: «Я буду хорошо себя чувствовать?» – И каждый вечер мать ей терпеливо отвечала: «Да, ты будешь чувствовать себя хорошо». – «Ты обещаешь?» – настаивала девочка. «Обещаю», – следовал немедленный ответ.
Какая ирония, что именно мать, а не ребенок, подвергалась опасности.
И вот теперь вернулись кошмары, которые преследовали ее после исчезновения матери, так же как спертое дыхание, дрожь в руках, парализующий непонятный ужас, который пронизывал все фибры ее существа. Это несправедливо, думала Джесс, склонившись над чашей унитаза, скрежеща зубами при мысли о том, что может последовать, прижав руку к груди, которую вновь и вновь прорезала боль, как будто ее касалось тупое лезвие длинного ножа.
Она может позвонить Дону, думала она. Он всегда знает, что надо делать. Сколько раз по ночам он прижимал ее, трясущуюся, к себе, нежно поглаживая руками ее влажные волосы, отодвигая их со лба, заключив ее в объятия своих больших рук, успокаивая ее, как это делала мать, говоря, что все в порядке. Да, она может позвонить Дону. Он ей поможет. Он точно знает, что ей надо делать.
Джесс с трудом вернулась в спальню, примостилась кое-как на краешке кровати, потянулась к трубке телефона, но передумала. Она знала, что ей надо только позвонить Дону, и он тут же ринется к ней, бросит все дела и всех людей, помчится к ней, будет рядом с ней столько, сколько ей нужно. Она знала, что Дон все еще любит ее, не перестал любить. Она знала все это и именно поэтому понимала, что не может позвонить ему.
Теперь он связан с кем-то еще. Триш, повторила она, обдумывая про себя это имя. Возможно, сокращенное от Патриции. Триш со злым смехом. С очень злым смехом, сказал он, и она припомнила гордый огонек в его глазах. Неужели возможность того, что она может потерять Дона, уступить его другой женщине, оказалась достаточной, чтобы ускорить приступ ее беспокойства?
Приступ прошел, вдруг сообразила она. Ее сердце больше не стучало учащенно, дыхание стало нормальным, испарина, прошла. Она откинулась навзничь на подушку, наслаждаясь возвратившимся ощущением здоровья. К своему удивлению, она ощутила чувство голода.
Джесс зашагала по темному проходу на кухню, направляясь прямо к холодильнику. Открыла его, отпрянув от вспышки яркого света. Вынула коробку замороженной пиццы, разорвала целлофановый пакет вокруг одного из кусков и сунула застывший диск в микроволновую духовку, которая находилась на краю стойки. Нажала нужные кнопки и стала прислушиваться к слабому жужжанию микроволн, навалившихся на замороженную добычу. Она позаботилась о том, чтобы не стоять вплотную к духовке.
Дон предупредил ее, что нельзя стоять рядом с духовкой, когда она включена. Несомненно, эти аппараты совершенно безопасны, убеждала она себя. Но все равно, зачем рисковать? – последовала немедленная отповедь самовнушению. Возможно, он был прав, решила она, начав принимать меры предосторожности без напоминаний. Разве узнаешь, какие вредные лучи могут быть вокруг нас, поджидают случая наброситься на более крупную дичь.
Джесс наблюдала, как таймер отсчитывал секунды, потом вызывающе приблизилась к духовке.
– Попробуйте, достаньте меня! – дерзко крикнула она и засмеялась, почувствовав, как закружилась голова. Неужели она в самом деле стояла в своей крохотной кухне в три часа утра и бросала дерзкий вызов своей микроволновой духовке?
Таймер дзинькнул пять раз, сообщая, что пицца готова. Джесс осторожно взяла горячий пирог и понесла в, большую комнату, служившую гостиной и столовой одновременно. Ей нравилась ее квартира, она приглянулась ей с первого взгляда, когда поднявшись пешком по лестнице на третий этаж, Джесс переступила порог. Квартира изобиловала любопытными углами. Углубленное окно с фонарем на западной стороне выходило на улицу Орчард, всего в полутора кварталах от того места, где она жила в детстве. Она была совсем непохожа на шикарную квартиру с тремя спальнями на Лейк-Шор-Драйв, в которой она жила с Доном.
Больше всего ей не хватало общения, кого-то, с кем можно поговорить, с кем можно побыть, к кому прижаться в конце дня, с кем приятно было делиться серьезными мыслями, мелкими успехами, суетными заботами. Было уютно чувствовать себя частью семейной пары, быть частью безопасного сочетания Джесс-и-Донн.
Джесс включила стереосистему, размещенную у стены напротив старой бархатной тахты, которую она купила в комиссионном магазине на проспекте Эрмитаж, и слушала наполнившую всю комнату невыразимо прекрасную музыку концерта для скрипки и фортепиано Сезара Франка. А рядом с ней ее кенар, клетка которого закрыта на ночь, начал петь. Джесс поуютнее устроилась на мягких складках бархатной тахты, внимая милым звукам в темноте и кушая пиццу.
