Арслану. Если я узнаю слово, мы спасем всех, клянусь тебе!
— Где я… где я… где я…
— Слово, Гафиев, слово!!!
— Я умер… неправда… слово… не знаю…
— Ты знаешь! Ты видел его!
— Слово… видел… как тяжело…
Он почти с ощутимым для меня усилием проламывает стену могильного беспамятства.
И называет слово.
А затем начинает без конца повторять его.
— Гафиев, — бормочу я. — Прости меня.
Он на мгновение выходит из этого завораживающего пике. Говорит отчетливо и ясно:
— Машка… поцелуй Арслана.
И снова срывается на бесконечное:
— Где я… где я…
Боже, я до конца своих дней буду слышать этот неживой голос!
Сдергиваю наушники и встаю из кресла.
— Можно отпустить его? — предупредительно спрашивает усатый.
— Да, конечно…
Со всех сторон доносятся звонкие щелчки. Что там у них может щелкать?., тумблеры какие-нибудь. Гигантский экран гаснет, и в операционной становится темнее. Кто-то заботливо набрасывает белое покрывало на лицо трассера.
Прости меня, Гафиев…
Мы преодолеваем цепочку шлюзов в обратном порядке, выходим в коридор.
— Возьмите запись, — говорит усатый и сует мне пластиковый конвертик с дискетой.
Капюшон отброшен, и я вижу залысый лоб с высыхающими дорожками пота. Глаза спокойные, привычные ко всему. Он протягивает мне пачку, мы закуриваем.
— В сущности, это трудно назвать работой сознания, — говорит он, пуская колечки в потолок. — Гальванический эффект. Лягушка дрыгает ногой… Мы лишь заставляем кору отдавать свою информацию. А то, что при этом функционируют еще и какие-то интерфейсы, правила передачи этой информации, нельзя считать проявлением разума. Или, как принято писать в оккультной прессе, голосом души. Нет там никакой души…
Я молча киваю.
Мне стоит больших трудов припомнить, что Гафиев- не единственная цель моего визита в клинику.
— А как дела у второго? — спрашиваю я.
— У какого второго? — рассеянно осведомляется усатый. — Ах, у этого! — Он вдруг странно хихикает. — Чрезвычайно любопытный экземпляр, просто жаль расставаться… Мы вернули его вашим экспертам еще вчера. Видите ли, зомби — это не наша епархия.
Я не сразу понимаю, откуда он узнал об Иване Альфредовиче Зонненбранде. А когда (на улице) понимаю, что кличка Зомби ни при чем, у меня возникают новые вопросы, на которые уже некому отвечать.
6. ИНДИРА ФЛАВИЦКАЯ
Сначала я деликатно касаюсь пальчиком пипки сенсора. Сигнал по ту сторону двери не слышен. Выждав минуту, повторяю процедуру. Потом бухаю кулаком.
— Дай-ка я, — говорит Змеев и деловито отстраняет меня.
Впрочем, сам он заниматься черной работой не намерен. Из-за его спины выступает мощный «пастух», набычивается и страшно сопит.
Однако прежде чем он выносит своим скалоподобным плечом дверь к чертовой матери, та внезапно открывается сама. В руках Змеева, как по волшебству, оказывается шок-ган. Я тоже на всякий случай достаю руки из карманов. Если это Зонненбранд, да еще в дурном расположении духа…
Нет, не может это быть Зомби. Если он и посетил сей уголок, то давно смылся. Наши схемосканы не регистрируют его схему. Как, впрочем, и схему Ольги Цариковой.
Хотя в этом округе такие страшные помехи, что схемосканы могут попросту врать. И за дверью может стоять кто угодно. Ольга Царикова одна. Зомби один. Зомби с Ольгой Цариковой в постели. И наоборот. А также иные занимательные сочетания и комбинации.
Но это всего лишь совершенно неведомый юнец. Пет шестнадцати на вид, мордаха в бубонах. И зареванный, как последняя соплячка.
Вместо того чтобы назвать себя и предъявить личную карточку, ошалело спрашиваю:
— Ты чего ревешь? Тебя кто обидел?
Юнец звонко шмыгает лиловым носом и тычет пальцем в глубь квартиры.
— Там… там…
И мне в общих чертах становится ясно, что именно ожидает нас там.
Чтобы убедиться, отпихиваю его, прохожу вперед и раздвигаю тростниковые занавесочки.
Да, нехило живет невинная нимфеточка Оленька Царикова…
Точнее сказать, жила.
В голове сами собой складываются строчки протокола осмотра.
«Комната слабо освещена настенными источниками света таким образом, чтобы основное световое пятно было сконцентрировано в центре помещения. Видеосет неустановленной иностранной модели включен и работает. Музыкальный центр неустановленной иностранной же модели включен, но не работает ввиду достижения маркера физического конца записи. Ощущается слабый запах наркотического аромагена, предположительно — скэффла… Тело находится возле западной стены в полусидячем положении. Одежда практически отсутствует. Смерть, по всей видимости, наступила от глубокой резаной раны на шее, повлекшей почти полное отделение головы от шеи. Показания к реанимации явно отрицательные…»
Прощай, Ольга Царикова.
Должно быть, ты против воли вляпалась в историю. Или же тебя подставили ненароком. Тот же Тунгус. И тебя безжалостно смели с дороги.
Сволочи. Ненавижу.
Я возвращаюсь в прихожую, где хлюпает носом юнец. Змеев пытается добиться от него внятных ответов. Пока безуспешно.
— Змей, оставь парня. Вызови экспертов. Пускай работают.
Молча закуриваю, стоя рядом с этим сопляком. Проходит минуты три, прежде чем он осознает свое стыдное положение и прилагает слабые усилия совладать со слезами. Взгляд его делается не столько затравленным, сколько сконфуженным. И тогда я протягиваю ему сигарету. Теперь мы дымим вместе.
— Ты кто?
— Друг… Ольгин… Меня Витей зовут… Виктор Трушко… Она оставляла мне ключи… присмотреть за квартирой, пока сама работает.
— Платила?
— Ну… какую-то ерунду… больше натурой.
— Трахались?
— Да нет, едой, шмотками. Аппарат на Рождество обещала подарить, фирменный сет. Ну… и то самое- тоже… иногда.
— Это ты ей обставил интерьерчик?
