— Р-разговорчики! — прикрикнул внутренний голос. — Встать, заправить постель и — пробежечку до седьмого пота!
Мучимый недобрыми предчувствиями, проклинающий фокусы взбунтовавшейся мышечной памяти, Тимофеев был все же вынужден подняться, натянуть старенький тренировочный костюм и дважды обежать квартал под недоуменными взглядами прохожих, прежде чем внутренний голос угомонился. Затем он, изнемогая от зевоты, поплелся к заветному дивану, рассчитывая наверстать упущенный поутру сладкий сон.
— А-атставитъ! — загремело в его потрясенных непосильными нагрузками мускулах. — Смелей, с полотенцем, под холодный душ строевым шагом — марш!..
— Мама… — упавшим голосом прошептал Тимофеев, когда первые ледяные струйки скользнули по его спине.
Содрогаясь крупной дрожью, он вышел из душевой спустя полчаса. «Ну нет, — подумал он, с остервенением растирая пупырчатую кожу махровым полотенцем. — Будем бороться. Иначе грозит утрата индивидуальности…»
Однако, прежде чем он задумался над тем, нужно ли ему сохранение индивидуальности хилого затворника, им был позорно проигран еще один раунд. Едва Тимофеев вернулся в комнату, как его руки сами собой тщательно скомкали пачку папирос, неосмотрительно забытую на столе, и выбросили в мусорную корзину.
— Дудки! — возопил Тимофеев. — А Фомин-то курит!
— Курит! — охотно согласился внутренний голос. — А ты не будешь!
Тимофеев обрушился на диван в жесточайшей телесной немощи. Эксперимент протекал не совсем так, как предполагалось изначально. Собственно объект эксперимента чувствовал себя совершенно разбитым и раздавленным. Во всем теле не оставалось ни единой клеточки, которая не взывала бы о помощи, угнетаемая памятью литых мускулов морского пехотинца, требовавших работы, нагрузок и перегрузок. Хотелось не то спать, не то курить, но было очевидно, что отныне все это — запретный плод, который хотя и сладок, но недостижим. Истерзанный взгляд Тимофеева упал на магнитофон, задвинутый в дальний угол. Где-то в подсознании шевельнулась предательская мыслишка: стереть чужие рефлексы, и все пойдет по-прежнему…
Но Тимофеев увидел перед собой, словно наяву, ненавистную нетрезвую физиономию Ершова, которая тут же сменилась чистым и трогательно беззащитным обликом девушки Светы.
Обратной дороги не было.
По пути с лекций Тимофеев завернул в магазин спортивных товаров и приобрел там новенькую пудовую гирю из черного чугуна. — Чтобы доставить ее домой, ему понадобилось около трех часов, потому что каждые пять метров Тимофеев опускал гирю на асфальт и отдыхал.
Пришел июнь, мелькнула сессия, и подошли каникулы. К этому времени Тимофеев понемногу примирялся с узурпаторскими замашками чужой памяти, тем более, что незаметно исчезли боли в костях, ломота в пояснице, и на смену им явилось неизведанное прежде чувство силы. Впрочем, выжать гирю свыше пяти раз пока еще не удавалось.
На последнем танцевальном вечере этого учебного года в студенческой дискотеке Тимофеев, как и следовало ожидать, не разлучался с девушкой Светой.
— Давай вместе поедем в стройотряд, — сказала ему Света без особой надежды на успех.
— Кирпичи таскать, — с неудовольствием фыркнул Тимофеев, как отвечал всегда на подобные предложения. Но внутренний голос тут же скомандовал: «Разговорчики в строю! Это то, что тебе нужно!» И Тимофеев поспешно согласился: — А в самом деле — почему бы и нет?
Света в изумлении замерла посреди танца, широко раскрыв синие глаза-озера.
— Не узнаю тебя, Витенька, — промолвила она. — Ты стал какой-то не такой.
— Хуже? — опасливо спросил Тимофеев.
— Не в том смысле. Тверже…
Тимофеев ловил дерганные ритмы модных дискогрупп краем уха. Его внимание, конечно, занимала Света, но не полностью. — Потому что здесь же находился и Ершов, а ему было уготовано возмездие. Иначе говоря, Тимофеев хотел набить ему на прощанье морду. Но Ершов, как назло, вел себя пристойно, он был почти трезв и умеренно хамил девушкам. Более того, вскоре он явно засобирался уходить.
— Мне надо отлучиться, — тут же сказал Тимофеев Свете.
— Только ненадолго, — ласково произнесла девушка, и Тимофееву стало тепло на сердце. Он даже на миг забыл про Ершова, потому что в такой вечер не хотелось думать о плохом, но поруганная мужская честь живо напомнила ему о себе.
Тимофеев выбежал на улицу. Был вечер — такой же светлый, как и в тот раз, и те же кустарники обступали аллею. Ершов быстро шагал по бетонным плитам, а за ним, движимый жаждой мести, шел Тимофеев.
Внезапно Ершов обернулся.
— Здорово, Витек, — сказал он миролюбиво.
Тимофеев остановился. Он сознавал, что от него требуется немногое — стукнуть Ершова в челюсть, дабы тот завалился в кусты, и уйти. «Ну? — спросил Тимофеев у внутреннего голоса. — Как это происходит?»
Тот откликнулся не сразу и сделал это как-то нехотя, без привычного командирского напора: «шаг вперед, плечи неподвижны, рука движется свободно, напряжение в последний момент вместе с разворотом кулака — и противник, который, заметь, не ожидает нападения, укладывается на травку… Так это происходит, если тебе интересно».
Тимофеев сделал шаг вперед, но свободного движения руки не получилось. Он попробовал еще раз. И вдруг понял, что ему противно.
«Отбой тревоги, — сказал он своим подобравшимся мышцам. — Возмездие отменяется». — «Молодец, — тоном военачальника, вручающего награду на поле брани, отозвался внутренний голос. — Я же знал, что ты правильный мужик!»
— Так, ничего, — проговорил Тимофеев.
И невздрюченный Ершов канул в темноту — возможно, навсегда из жизни Тимофеева, молча глядевшего ему вслед.
— Ну, что приуныл? — бодро полюбопытствовал внутренний голос. — Думаешь, это последний такой Ершов на белом свете? Не грусти, хватит и на твою долю…
— Лучше бы не хватило, — проворчал Тимофеев, понемногу проникаясь глубочайшим удовлетворением от собственного поступка. — А с другой стороны, зачем ты мне теперь нужен? Может избавиться от тебя?
— Отставить! — прикрикнул тот. — Рохля ты, конечно, и добряк, но добро — оно тоже, знаешь, должно иметь где-нибудь в шкафу на плечиках, среди серых кримпленовых костюмов, хорошо отутюженное белое кимоно с красным поясом.
— Может быть, есть иные средства? — усмехнулся Тимофеев.
— Это самое верное… Ты вот тут дискутируешь, — осерчало внутри него, — а Светлана твоя уже на месте застоялась. Так что кру-у-угом!
И народный умелец послушно развернулся на каблуках.
— На танцульки рысью мар-р-ш!
С наслаждением вдыхая прохладный вечерний воздух, Тимофеев припустил по аллее туда, где стонали электрогитары и разноцветьем полыхали окна.
— И чтобы песня! — продолжал резвиться сокрытый внутри него голос.
— Тихо сам с собо-о-ю!.. — радостно заголосил Тимофеев.
А навстречу ему летела совсем другая музыка — громкая, резкая, жгучая. Как двадцатый век.
ЛОВУШКА ДЛЯ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД
