— Вы знаете, — проникновенно обратился Тимофеев. — Нам просто негде остановиться…
— Ничем не могу помочь, — произнесла дежурная, глядя сквозь него уже знакомым оловянным взглядом.
— Девушка очень устала…
— Все очень устали.
— Только на одну ночь.
— Всем на одну ночь…
— Хотя бы только ее…
— Молодой человек, — строго сказала дежурная. — Вы читать умеете? Пойдите и прочтите название нашей гостиницы.
— Момент… — приговаривал Джим, ворочаясь где-то сзади.
— Витя, идем отсюда, — решительно потребовала Света, пунцовая от стыда за унижение своего возлюбленного.
— Куда же вы денетесь? — со вздохом спросила женщина. — Темень такая на улице, девочка от усталости на ногах не стоит… На третьем этаже есть два одноместных номерка, до утра и проживете.
— О! — воскликнул Джим, улыбаясь от уха до уха. — я есть обитатель именно третьего этажа. Вперед и с песней! — И он заголосил: — Из-за айленда на стер-р-ржень!..
В его руках ходила ходуном плоская коробочка бихевиоризатора.
К счастью, гостиница имела вполне исправный лифт, и честная компания поспешно, дабы не испытывать великодушие дежурной, погрузилась в кабину.
— Вик! — взывал разомлевший Гэллегер, безуспешно пытаясь обнять Тимофеева. — Не будет справедливо, если ты завтра уедешь. Мы должны быть знакомы долго и счастливо. Потому что ты такой же, как и я! Прав я есть либо нет? — апеллировал он к Свете, перенося свои попытки на нее.
— Возможно, ты и прав, — увещевал его Тимофеев. — Отчасти… Но давай для начала отдохнем.
— Баиньки надо, — ворковала Света. — Поздно уже.
— Истинно, — неожиданно легко согласился тот. — Утро вечера похитрее!
Кабинка стала, створки разошлись, и начисто утративший чувство равновесия Гэллегер неминуемо выпал бы на устеленную поролоновым ковриком площадку третьего этажа, если бы не героические усилия его спутников.
— Я обязан вам жизнью и честью, — провозгласил он, добившись наконец своего и обняв всех, кто оказался в пределах досягаемости его рук. — Что я могу сделать для вас? Может быть, пойдем ко мне и выпьем?
— Ну нет! — воспротестовала Света. — Спать хочется!
— Джим! — сказал Тимофеев. — Оставь мне, пожалуйста, до утра свой бихевиоризатор. Я хотел бы разобраться в принципе его действия. Если можно, конечно.
— Хочешь, подарю? — обрадовался Гэллегер, с готовностью извлекая заветную коробочку на свет.
— Спасибо, мне только взглянуть.
Растопырив руки, размаха которых доставало как раз на межстенный промежуток, Гэллегер добрел до своего номера. Ноги его разъезжались, но он держался из последних сил — сказывалась богатая практика.
— Очень скользко в ваших коридорах, — ворчал он.
— Могу дать совет, — запустил ему вдогонку Тимофеев. — Вмонтируй себе в туфли маленький усилитель трения.
— Трение? — отозвался Гэллегер. — О! Это хорошая мысль! — и он провалился в дверь номера.
В коридоре стало тихо и спокойно. Мирно помигивала притушенная люстра из фальшивого богемского стекла, на облицованных деревом стенах пробегали отблески фар последних ночных автомобилей с улицы.
— Спокойной ночи, Витенька, — шепнула Света и погладила Тимофеева теплой лапкой по небритой щеке.
— Спокойной ночи, Светик, — шепнул Тимофеев, нежно поправляли девушке упавшую на лобик светлую прядку.
И они поцеловались.
Спустя некоторое время Тимофеев отпер дверь и, не замечая непривычной роскоши номера, проследовал к столу. Включив ночник, он достал из кармана пиджака отвертку, с какой не расставался ни при каких обстоятельствах, и нетерпеливыми движениями снял с бихевиоризатора верхнюю крышку.
— Фотоваристор… — бормотал он, водя отверткой над хрустально-хрупкими внутренностями прибора. — Микроблок типа «да-нет»… А это что?
Он не поверил своим глазам. Он не поленился и включил полный свет, но от этого ничего не изменилось. Закусив губу, Тимофеев еще раз прошелся взглядом по всей схеме.
— Либо я ничего не смыслю, — заключил он, — либо… Как же так?!
Он отложил прибор и замер, запустив пальцы в шевелюру и уставившись в темноту за окном. Не прошло и получаса, как его осенило. Разгадка внезапно возникшей проблемы оказалась настолько простой, что Тимофеев даже тихонько засмеялся. На душе у него сделалось легко и ясно. Продолжая счастливо смеяться, Тимофеев погрозил пальцем невидимому Гэллегеру и лег спать.
А под утро начался кошмар.
Едва только сквозь оконные занавески забрезжил рассвет, как Тимофеев с трудом разлепил веки и не сразу смог сообразить, где находится. Он чувствовал себя так, словно его накануне пропустили между валикам и стиральной машины. «Неужели заболел? — встревожился он. — Этого еще не хватало!» Он попытался молодецки соскочить с постели сразу на обе ноги и вместо этого ссыпался на пол вместе с ворохом простыней.
В глубокой задумчивости Тимофеев согнул руку, чтобы отодрать от себя излишнее убранство, и явственно услышал, как заскрипели его молодые суставы.
— Что же это? — изумился он вслух и не узнал своего голоса.
Его природный баритон с элементами фальцета за одну ночь сместился по звукоряду куда-то в область субконтроктавы. В любое иное время это обстоятельство лишь придало бы народному умельцу солидности. Но в сочетании с наглым поведением постельного белья происходящее пробудило в нем неясную тревогу.
Сопровождаемый скрежетом суставов, сделавшим бы честь самому уважаемому ревматизму, Тимофеев освободился-таки от простыни, не без труда отклеился от напольного коврика и потянулся за одеждой.
— Чародей! — внезапно вскричал он, если только можно назвать криком инфразвуковые колебания. — Его вылазка!
Он вдруг вспомнил свой совет насчет трения, необдуманно поданный давеча чуть тепленькому от возлияний зарубежному гостю.
— Чертов предприниматель! — громыхнул Тимофеев и, преодолевая сопротивление взбунтовавшихся сил трения, потянул на себя все, что мог.
Ему пришлось оставить эти попытки, поскольку ткань его брюк слегка задымилась. Замотавшись в более уступчивую простыню и живо напоминая внешним видом древнеримского сенатора, затеявшего дворцовый заговор, он доковылял до дверей и с ужасом подумал, что было бы, имей он привычку пользоваться замком. Но, как известно, такой привычки за свою недолгую биографию Тимофеев благополучно не приобрел. Поэтому он опасливо приналег на дверь, и та, поразмыслив, уступила.
Сбирая пятками поролоновые дорожки в коридоре, он достиг номера, где обитал Гэллегер. Здесь Тимофееву пришлось признать, что до сей поры ему немыслимо везло: и эта дверь была приоткрыта, очевидно, патентовед-экспериментатор не нашел в себе сил запереть ее на ночь. Гнусно визжа петлями, она пропустила Тимофеева внутрь. Номер между тем пустовал.
— Джим! — иерихонской трубой заухал Тимофеев.
Где-то наверху, в районе люстры, ему почудилось неясное шевеление. Тимофеев, скрипнув позвоночником, поднял голову. А затем его нижняя челюсть с хрустом отвисла.
