сказал, что если и дальше так пойдет, то на свободе мы сдохнем с голоду, хотя выжили в лагере. Я сказал, что завтра встану пораньше и попробую пойти в другую сторону. Сначала туда, откуда мы пришли, на юг, потом сверну влево, к большому озеру, которое мы видели издалека, с дороги. На берегу этого озера стояло несколько домов, по которым тогда била американская артиллерия, а вечерами в той стороне висело зарево пожара. Теперь мы зарева уже не видели, вероятно, гореть было больше нечему. Наверняка оттуда все убежали. Когда людям валится крыша на голову, они убегают, спасая жизнь, и не думают о еде. Я схожу туда завтра утром, пороюсь среди пепелищ и развалин и что-нибудь, конечно, найду. В любом доме должны быть хоть какие-нибудь, пускай самые скромные, запасы: картошка, мука, сало, хлеб. Я возьму рюкзак — вдруг отыщу кусок обугленного сала, а то и буханку хлеба? Буханка хлеба сразу прибавила бы нам сил. Мы б ее разделили на три равные части, соскребли уголь и золу и съели, запивая чаем. А если не будет хлеба, то уж картошка непременно найдется. В буртах либо в подвале. Так что, может, мы наедимся досыта картошкой? От нее тоже набираешься сил.
Ночью я несколько раз просыпался и засыпал. Шел дождь, я слышал, как барабанят капли по палатке. Но утром, когда я встал, дождя уже не было. Я размочил полсухаря в холодном чае, который отдавал ржавчиной. Проходя мимо бивака соседей, увидел, что там уже пусто. Костер догорал, над ним вились белые струйки дыма. Люди, видно, ушли, едва рассвело. Пустое логово, если прежние обитатели его покинули или умерли, нужно немедленно обыскать, там всегда найдется что-нибудь полезное, однако я не стал задерживаться, зная, что это наверняка сделают мои товарищи. Миновал опустевший бивак, где валялись солома, бумага и банки из-под консервов, вышел на шоссе и двинулся по обочине прямо на юг. В лес я не сворачивал, мне хотелось поскорей оказаться среди разрушенных домов над озером. Я знал, что по дороге доберусь туда быстрее, чем если пойду лесом. И так последние полкилометра до поселка на берегу придется идти через лес или по опушке. Шоссе было пусто, по нему как метлой прошлись. Неподвижные танки и машины, между которыми неделю назад мы вынуждены были пробираться, спихнули в канавы. Исчезли трупы немецких солдат и лошадей. В одном месте я увидел в канаве нечто напоминающее человеческую фигуру в полосатой лагерной робе. Скрюченное, высохшее как щепка, втоптанное в глину тело утратило свою материальность — это был лишь отпечаток, след человека. Никаких чувств труп не вызывал, ни страха, ни отвращения; даже мухи на эти мощи не хотели садиться. С правой стороны лес отступил, открылись зеленые, раскинувшиеся вдаль и вширь луга со спаленными до седого пепла стогами сена и огромными закопченными танками, остановившимися в своем бегстве там, где их настигли снаряды. За лугами виднелись вспаханные поля, за ними поля озимых. Мирно светило солнце, пели жаворонки. Слева еще долго тянулся высокий лес, но я помнил, что, когда лес кончится, до озера будет уже недалеко. Я тогда сверну влево и пойду по опушке, пока не приду на берег озера, где стоят те пять или шесть домов, к которым я держу путь. Стоят? Когда я их видел, они еще были целы, но потом там разгорелся бой; уже когда мы проходили мимо, дома обстреливали. Мне было интересно, как выглядит это место теперь. Шоссе еще долго оставалось пустынным, потом появился открытый американский джип, обогнал меня, скрылся и умолк, и снова стало тихо. В голове мелькнула какая-то мысль об американских солдатах, которые сидели в машине с автоматами наизготовку, но тут же улетучилась; потом я подумал, что и сам неплохо вооружен и, пока передо мной открытое пространство, никакой враг мне не страшен. Обойма моего пистолета полна, да еще в стволе один патрон, всего на восемь выстрелов, а если считать запасную обойму — на пятнадцать. Здесь, на пустом шоссе, мне ничто не угрожало, никто не мог застать меня врасплох. В случае чего я всегда успею ретироваться, отскочить в лес, а уж в лесу меня голыми руками не возьмешь. Опасность скрывалась только там, среди развалин, в полуразрушенных домах, в темной глубине подвалов и бомбоубежищ, которые придется обшарить, если я не хочу вернуться к товарищам с пустым рюкзаком. Однако сознание того, что я вооружен, что я имею право и возможность выбирать обстоятельства и момент, когда надо пустить в ход оружие, придавало мне сил. Я чувствовал себя спокойнее и увереннее. Мне хотелось как можно скорей попасть туда, на берег озера. Да вот только ноги меня не слушались, я едва плелся, цель, казалось, нисколько не приближается. Поэтому время от времени я переставал смотреть вперед и по сторонам, опускал глаза и глядел только на свои башмаки, на асфальт, на растущую вдоль обочины траву. А снова подняв глаза, видел, что кусочек пути все-таки пройден. Конец леса был уже близко. Влево уходила в лес узкая дорога, которую я раньше не заметил. На краю этой дороги, среди деревьев, лежала опрокинутая полевая кухня. Земля в лесу была усеяна обуглившейся соломой, бумагами, тряпками. Еще полсотни шагов — и я увидел большое бледно-голубое, широко разлившееся озеро, окруженное полями и окаймленное зарослями тростника и камыша. Но разноцветных, крытых красной черепицей домов на высоком, прилегающем к опушке берегу не было. Не было стен, деревянных балкончиков, овинов и беседок в садах. Одни только черные трубы и скелеты безлистных деревьев торчали над пепелищем. Вся земля от шоссе до самого леса и озера была вспахана снарядами и бомбами, изуродована гусеницами самоходок и танков. На дне воронок и в колеях стояла вода. Край леса больше не обозначался чистой, отчетливой линией — опушка была завалена обгоревшими и перекореженными стволами деревьев. Видно, вскоре после того, как мы прошли, здесь разыгрался танковый бой. Немцы, вероятно, пытались оборонять шоссе и подступы к лесу, но были отброшены, зажаты между лесом и озером, разбиты, уничтожены. Идти по опушке было уже невозможно. Вернее — поскольку нет такого бездорожья, по которому нельзя пройти, — на это потребовалось бы слишком много времени. Если я хотел побыстрее добраться до развалин на берегу, мне следовало пойти назад, свернуть на ту дорогу, которую я только что миновал, и идти по ней, пока она меня не выведет к озеру со стороны леса. Так что я повернул обратно и пошел по лесной дороге. В песке и опавшей хвое отпечатались следы автомобильных и мотоциклетных шин, некоторые совсем еще свежие. На минуту я задержался возле перевернутой полевой кухни, но в котле были только остатки засохшего, шелушащегося супа, по которым ползали муравьи и черные жуки, и я пошел дальше. Дорога была сухая, но местность понижалась, и вскоре я очутился в овраге, по дну которого протекал ручей. Ручеек был неглубокий, вода быстро бежала по песку. Я сел на пень, чтобы разуться, и тут увидел очень близко, может быть в метре или полутора от себя, американскую консервную банку, а немного подальше — несколько окурков сигарет «Кэмел». Мяса было еще много, чуть не полбанки, во всяком случае три-четыре добрых куска. А сигареты — выкуренные только до половины, сухие, брошенные несомненно сегодня, уже после дождя, может, минуту назад? Я чувствовал, как безграничное счастье переполняет мое сердце, оживляет его, заставляет быстрее биться. Обшарив все окрестности в радиусе нескольких десятков метров, я обнаружил вторую банку с цветной картинкой, изображающей разрезанный пополам окорок, правда пустую, но зато подобрал еще два окурка. Такая удача превосходила самые смелые мои мечты. Ведь мясо дает силы. Я радовался за себя, радовался за своих товарищей: я их осчастливлю, принесу им добычу. Вырезав ножом из банки маленький кусочек мяса, я смыл с него в ручье муравьев и съел. Это было нечеловечески вкусно! Не удержавшись, я съел еще два крохотных кусочка, потом закурил самый коротенький окурок. Сигарета оказалась чертовски крепкой, после первой же затяжки у меня закружилась голова. Не хотелось вставать и идти дальше. Охотнее всего я посидел бы здесь и даже немного вздремнул, а потом вернулся к своим товарищам. Добыча у меня уже есть, и неплохая, не следует ли без лишнего риска возвратиться с нею в палатку? Я сидел, слушая негромкий шум деревьев, в который врывались резкие, звонкие голоса птиц, несущиеся с разных концов леса. И вдруг услышал, поначалу даже не услышал, а скорее почувствовал, что где-то, еще далеко от меня, есть люди. Не один человек, не двое, а много людей. Прислушавшись, я понял, что человеческие голоса доносятся со стороны озера и что различимы они лишь тогда, когда оттуда дует ветер. В них не было ничего угрожающего, они звучали беззаботно — как голоса людей, отправившихся на прогулку или в лес по грибы. Близость людей меня встревожила, но одновременно пробудила любопытство. Инстинкт приказывал немедленно убираться — и вместе с тем толкал в ту сторону, откуда доносился гул голосов. Я спрятал банку американских консервов в рюкзак, окурки положил в жестяную коробочку. Зашнуровал ботинки, постоял, прислушиваясь и осматриваясь, потом спустился на дно оврага и очень медленно двинулся вниз по ручью в направлении озера. Каждые два-три шага я останавливался, вслушивался. Открыл рюкзак, вытащил пистолет, зарядил, поставил на предохранитель. Положил пистолет обратно, но застегивать рюкзак не стал. Овраг поворачивал и расширялся, течение воды в ручье замедлялось, почва становилась топкой. Мне приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не увязнуть в болоте. Я старался шагать по кочкам, поросшим мхом и густой травой. Выход из оврага был загроможден поваленными, вырванными с корнем деревьями, переломанными сучьями и, словно занавесом, заслонен ветками с вянущими листьями. Осторожно раздвинув ветки, я увидел в открывшийся просвет луга и озеро. Пожарище было еще далеко и несколько в стороне. Оно как будто переместилось влево и оказалось в другом
