Господин Ничке чувствует, как маленькая ручка, словно живой зверек, червячок или жучок, трепыхается в его ладони. Он слышит голос Эрики:
– Мамочка говорила, что когда дедушка умрет, то все-все достанется нам – и дом, и сад, и деревья… Это правда?
Ничке останавливается. Не выпуская руки Эрики, он бессмысленно смотрит перед собой. Вот за живой изгородью соседский сад; в глубине его сквозь молодую листву виднеется затененный деревьями дом, точнее, стена дома с деревянной, покрашенной в коричневый цвет решеткой, на фоне которой торчат похожие на разветвления канделябра распяленные ветки карликовых яблонь. Еще глубже, уже менее отчетливо – хотя у Ничке хорошее зрение, – сквозь густую зелень мелькают серые стены и темно-красная черепичная крыша виллы судьи Тренча. Он говорит:
– Конечно, Эрика. Каждый человек должен рано или поздно умереть. Я тоже умру и в могилу все это с собой не заберу.
Ничке снова чувствует легкое движение руки Эрики в своей ладони:
– А когда дедушка умрет?
– Не знаю, деточка. Наверно через несколько лет. Во всяком случае, скоро, я уже довольно старый.
Разговор этот не принес Ничке особого огорчения. «Это моя родная дочь, мое собственное дитя так рассуждает обо мне в своей семье», – с полным хладнокровием подумал он. И вдруг почувствовал, как что- то сдавило ему сердце, а потом горло, как глаза неожиданно наполнились жгучей влагой и по щеке из правого глаза медленно покатилась слеза. Ничке услышал отчетливо доносившийся грохот колес электропоезда; вагоны промчались один за другим, и снова наступила тишина. Однако ясная, красочная картина мира, на которую минуту назад он так спокойно взирал, вдруг совершенно потускнела, и господин Ничке был вынужден достать носовой платок.
– Почему мы здесь стоим? – спросила Эрика.
– Дедушке попало что-то в глаз, – ответил он, вытирая платком щеку.
– Наверно, сажа из трубы. Когда мы с папой идем на прогулку через мост над железной дорогой, мне тоже очень часто попадает соринка в глаз, и папа тогда вынимает ее платочком. Позвать папу?
– Не нужно, я уже вынул, – сказал Ничке и снова взял Эрику за руку.
Как раз в этот момент их окликнули:
– Дедушка, Эрика, мы ждем вас!
На крыльце, опершись о железные перила, стояли рядом Хедди и Рихард. Рихард был в темном костюме. Хедди в фиолетовом, с золотыми нитями платье. Хедди говорила что-то мужу, снимая и складывая при этом яркий, разноцветный фартук. Ничке с досадой обнаружил, что его правый глаз по-прежнему слезится и, что хуже всего, он никак не может с этим справиться.
– Дедушке попала в глаз сажа, – доложила Эрика.
– Уже все в порядке, – откликнулся Ничке, еще раз вытер глаз и спрятал платочек в карман.
– Блоха, Блоха, домой! – позвала Эрика.
– Не зови ее, пусть остается в саду, – сказала Хедди.
В столовой, как обычно после полудня, царил полумрак. На столе, покрытом белой скатертью, были расставлены тарелки, рюмки, стаканы и бутылки. Хедди поставила на стол все, что купил в городе Ничке, и все, что сама привезла: жареных цыплят, салат с майонезом, какую-то рыбу, сыр, фрукты. И, как всегда, посередине стола красовался огромный ореховый торт с горящими свечками. Ничке не нужно было их считать, он знал, что их должно быть шестьдесят две; Хедди не могла забыть, сколько ему лет. Ничке подумал, что, пока свечки горят, не надо зажигать электрического света. Их маленькие желтоватые, мигающие и колеблющиеся при малейшем движении огоньки дают вместе довольно много света. Они отражаются в окнах, в зеркале и придают фарфору и стеклу торжественный блеск, а их запах напоминает детство.
– Как ты все красиво устроила, Хедди, – сказал Ничке.
– Эрика, иди вымой руки. Папочка, прошу к столу. Рихард, налей всем по рюмочке!
Госпожа Рауш хлопотала в квартире и, с подчеркнутым усердием наводя чистоту, толковала на различные темы, но главным образом о том, какой беспорядок бывает в доме после посещения гостей. Ничке же побывал в саду, сейчас он завтракал в своей комнате и размышлял о разных вещах. Он все еще находился под впечатлением утренней прогулки в саду; день был погожий, теплый, и воздух казался удивительно мягким и нежным, в нем как бы чувствовалась же близость летней поры – того полного расцвета, к которому неизменно стремится вся природа. Ничке проснулся сегодня в плохом настроении. Позавчера, пожалуй, он выпил многовато водки и вина. «Черт возьми, какие у этих молодых крепкие головы и здоровые желудки! Рихард выпил столько же, сколько я, а на следующий день сел за руль автомобиля». Ничке содрогнулся при одной мысли об этом. А у него, когда он сегодня утром проснулся, печень, сердце и желудок, не говоря уже о голове, весьма ощутимо дали себе знать. Но какой воздух окутал его со всех сторон, как только утром он вышел в сад! У него было такое чувство, будто он вошел в животворный, целебный источник.
– В вашем возрасте и на вашем месте я бы себя больше берегла, – сказала госпожа Рауш, намекая на окурки и пустые винные бутылки.
– Что значит – в моем возрасте, госпожа Рауш? Совсем недавно, всего-навсего позавчера, вы называли меня молодым мужчиной! – возразил Ничке.
– В чем-то вы еще молоды, а в чем-то уже нет, – загадочно ответила госпожа Рауш и прошмыгнула за его спиной к открытым дверям балкона, чтобы вытряхнуть тряпки. Ничке почувствовал при этом запах жидкости для мойки окон, который ему был приятен.
Вернувшись, госпожа Рауш сказала:
– Все хорошо и прекрасно, пока человек здоров. А, не дай бог, заболеет – сразу сказывается и возраст и одиночество…
