Практичная Луиза Карловна не удовольствовалась этим, она солила сельдей целыми бочонками и несколько таких бочонков потихоньку продала евреям. Минден мало вмешивался в дела жены. Он по целым дням сидел в своем кабинете, писал, читал и только по вечерам составлял вист с приятелями.
Комендант был за картами серьезен, а после карт и закуски бывал разговорчив, очень любезен, часто рассказывал о походе в Париж, о Наполеоне и об императоре Александре.
По доносу своего письмоводителя генерал Минден был отдан под суд 'за употребление казенных людей и солдат на свои собственные надобности'. Следствие тянулось бесконечно.
С приездом двух молодых девушек небольшая, но уютная квартира Минденов оживилась, и даже угрюмый генерал стал как будто веселее. Их стали посещать флотские и армейские офицеры, инженеры, врачи.
Обе сестры, особенно младшая Саша, были очень хороши собою. Как и все близнецы, они были похожи друг на друга, но сходство уменьшалось резким различием в цвете волос: Саша была светлая блондинка, Лиза имела волосы темно-русые. Еще значительнее было различие характеров. У Саши- характер был ровный и мягкий, Лиза была так чувствительна, что проливала слезы, читая что-нибудь печальное, вроде, например, лермонтовского 'Валерика'.
У Минденов было бы очень весело, если бы над всеми домочадцами не тяготело вечное ожидание грозы, которая ежедневно могла разразиться над головою бывшего коменданта.
Наконец приговор по делу о сельди состоялся. Минден был отрешен от должности и лишился пенсии.
Он ожидал худшего, но и это сравнительно мягкое наказание окончательно сразило его. Генерал еще более постарел и выглядел совершенно дряхлым стариком. Он стал страдать одышкой и болезненной сонливостью: иногда сядет, бывало, в свои вольтеровские кресла и тотчас, задремлет.
Занятия и чтение он бросил, перестал даже писать мемуары, в которых думал вполне оправдать себя перед потомством. Единственным чтением Миндена стала немецкая газетка 'Bombardier', по которой он следил за политикой. Генерал весьма осуждал высокомерный образ действий князя Меншикова в Константинополе. Старик пускался в остроумные догадки и соображения и предсказывал близость войны. Потерпев неудачи в собственной жизни, Минден видел все в мрачном цвете и предсказывал, что война не поведет к добру.
III
Однажды вечером у Минденов собралось довольно многочисленное общество. В числе гостей был и мичман Лихачев, успевший познакомиться с семейством генерала.
Когда Лихачев вошел в освещенную несколькими свечами комнату, откуда неслись звуки фортепьяно, он прежде всего окинул взглядом всех присутствовавших. Жизнь на море приучила его к тонкой наблюдательности. Он тотчас заметил, как были одеты обе сестры: Лиза — в светлом барежевом[23] платье с голубым бантом, Саша — в розовом кисейном без банта. Саша ему понравилась более. Она была так же наивна, болтлива и весела, как он сам. Через полчаса юноша был уже влюблен в хорошенькую блондинку. Час спустя они неслись вместе в вихре вальса, потом танцевали кадриль и болтали об институтской жизни Саши и о путешествиях Лихачева. Еще немного погодя Лихачев мучился ревностью, так как видел и слышал, как некий доктор Балинский, из штатских, господин с благообразной, но, как показалось Лихачеву, хитрой, ястребиной физиономией, рисовался перед Сашей, говоря ей разные комплименты, толкуя с ней о музыке, в которой Лихачев ровно ничего не понимал. К концу вечера Лихачев снова был счастлив, так как танцевал с нею мазурку. Любовь часто вспыхивает внезапно, и это почти всегда бывает в том случае, когда 'ему' двадцать лет, а 'ей' шестнадцать. Особенно же часты были подобные романы в те времена, когда молодые люди были гораздо более расположены влюбляться внезапно, чем современное молодое поколение, слишком рано начинающее жить рассудком, думать о средствах к жизни, о необходимости обеспечить себя и тому подобное. Справедливость требует прибавить следующее. Лихачев отлично знал, что у его маменьки есть триста крепостных душ, и эта уверенность позволяла ему относиться к жизни довольно беззаботно и не думать о необходимости 'строиться'.
Как бы то ни было, но, распростившись со стариками и с Лизой, Лихачев после всех подал руку Саше и почувствовал нежное пожатие, от которого у него захватило дух.
На следующий день молодой мичман явился к Минденам уже без всякого приглашения. Он встретил Сашу одну в маленькой гостиной; ее глаза были красны и как будто заплаканы.
— Вы нездоровы? — с участием спросил он.
— Нет, я здорова, но папа чувствует себя очень дурно. Его, кажется, утомляют наши вечера… Тс… он идет сюда.
Генерал, вчера еще бывший довольно оживленным и добрым, вошел, сильно шаркая туфлями.
Он был в халате, подпоясанном поясом с кистями. Он не обратил особого внимания на гостя, который поспешил вскочить.
— Сидите, сидите, молодой человек, — прошамкал он. — Почтение к старости — вещь хорошая, но лучше сидите. Вы знаете, что я такое теперь? Отставной комендант…
Он закашлялся сухим старческим кашлем и продолжал говорить, как бы размышляя вслух:
— Меня осудили за две бочки сельдей… А я будто ничего не знаю, что здесь делается. Вот вам пример бескорыстия. Светлейший князь Меншиков, наш бывший полномочный посол… Пример бескорыстия… Я все хорошо знаю. Он соблюдает экономию, и я также соблюдал экономию. А меня осудили за бочонок сельдей, проданный без моего ведома.
— Папа стал заговариваться, — прошептала Саша Лихачеву. — Он как будто бредит.
— Сооружают, сооружают, а никаких укреплений нет, — вдруг сказал Минден. — Придет неприятель, возьмет Севастополь с одной ротою солдат. Я также был комендантом, знаю, что значит крепость… Читал много на своем веку. Вобана[24] изучал… Как, бишь, зовут того немецкого автора, который в начале нашего века критиковал Вобана?
— Не знаю, ваше превосходительство, — сказал Лихачев, стараясь показать, что весьма интересуется словами генерала.
— Не знаете… Как вам не стыдно, молодой человек, ведь это было так недавно. Двенадцатый год я помню, как вчерашний день. В четырнадцатом году, при покойном императоре…
Минден, по-видимому, хотел начать один из своих бесконечных рассказов о взятии Парижа, но голос его оборвался, и он снова сильно закашлялся.
— Папа, вам вредно много говорить, выпейте воды и ложитесь в постель, сказала Саша.
— Вредно… Ты думаешь, мне уже умирать пора?.. Не гожусь никуда. Отставной комендант. Хе-хе-хе! Пора в вечную отставку.
— Папа, к чему вы это говорите, — сказала Саша умоляющим голосом, в котором слышались слезы. — Я для вас же говорю.
— Тебе хочется поговорить с молодым человеком, — сказал Минден, вдруг смягчившись. — Понимаю. Я тебе не мешаю. Посторонний здесь не нужен.
Он перекрестил дочь, поцеловал ее в лоб и удалился, снова шаркая туфлями. От этого шарканья у Лихачева мороз подирал по коже. Появление старика напоминало ему читанное в учебнике древней истории обыкновение египтян приносить в залу, где пируют гости, мумию…
Генерал действительно походил на живую мумию.
Молодые люди остались одни и несколько минут молчали в смущении. Лихачев первый заговорил.
— Знаете ли, что мы на днях отправляемся в плавание? — сказал он, желая в одно и то же время возбудить в Саше горесть предстоящей разлуки и уважение к своим будущим подвигам. Но Саша думала об отце и приняла это известие довольно равнодушно.
— Вы надолго уезжаете? — спросила она.
— Не знаю, сколько времени продлится плавание… месяц или два… Мы будем крейсировать в Черном море, выслеживая турецкие суда. Как бы я желал объявления войны!
— Надо будет посоветоваться насчет папа с доктором Балинским, — сказала Саша, отвечая на свои собственные мысли.
'Опять этот доктор Балинский!' — подумал Лихачев, и ревность снова закипела в нем…
