Третий бастион был еще в порядке. Высокий бруствер защищал прислугу от неприятельских выстрелов, но ластовые[104] казармы и бараки уже превратились в груду развалин, и вся площадка позади бастиона была изрыта английскими ядрами. Корнилова провожали кроме Жандра и казака капитаны Ергомышев и Попандопуло и граф Рачинский[105].
Граф Рачинский предложил Корнилову ехать через Госпитальную слободку:
— Я только что ездил сам верхом вдоль траншеи левого фланга нашей дистанции. Могу вас заверить, что проехать почти невозможно.
— Однако вы проехали, стало быть, совершили невозможное, — сказал, улыбаясь, Корнилов. — Перестаньте убеждать меня, господа. От ядра не уедешь.
Втроем, с Жандром и казаком, Корнилов спустился под гору вдоль траншеи.
— Посмотрите, — сказал Корнилов Жандру, — что сделалось с садом полковника Прокофьева.
Он указал на перебитые деревья, окружавшие попавшийся им навстречу дом.
— Однако они действуют не только из орудий, но и штуцерами, — заметил Корнилов, услыша свист пуль. — А ведь Тотлебен прав, — сказал он. — Надо было и на левом фланге устроиться так, как в центре и на правом. Расположив наши орудия дугообразно, мы сосредоточили бы на французских батареях перекрестный огонь, и французы, имея фронт далеко уже нашего, должны были потерять…
Ядро взрыло землю под лошадью Корнилова, лошадь рванулась вперед.
'Нет, у него, без сомнения, есть счастливая звезда, как и у всех замечательных полководцев!' — думал Жандр.
Подъехали к морскому госпиталю. Подле него стояли батальоны московцев; несколько солдат были уже убиты ядрами.
— К чему они здесь? — спросил Корнилов и велел перевести людей за флигель казарм, чтобы укрыть их от снарядов. Оттуда Корнилов заехал к острогу, где еще было много арестантов. Он подумал, что следует воспользоваться ими для тушения пожаров на бастионах.
Корнилова встретил караульный офицер.
— Всех не прикованных к тачкам, — сказал Корнилов, — отведите на Малахов курган. Я еду туда и распоряжусь работою.
— Ваше превосходительство, — сказал офицер, — прикованные к тачкам умоляют, как милости, выпустить их…
— Приведите их сюда.
Вошла толпа арестантов, иные без кандалов, но многие гремели кандалами.
— Кандалы прочь! — сказал Корнилов, и при содействии товарищей кандалы были мигом сняты. Арестанты построились в три шеренги.
— Ребята, — сказал Корнилов, — я еду на Малахов курган. Марш за мною. Усердием и храбростью вы заслужите прощение государя.
— Ура! — крикнула толпа и почти бегом пустилась за лошадью Корнилова.
Корнилов стал подниматься по западной покатости Малахова кургана. Навстречу попались матросы, весело гаркнувшие 'ура'.
— Будем кричать 'ура', когда собьем английские батареи, — сказал Корнилов, — а теперь покамест только эти замолчали. — Корнилов указал направо, в сторону французских батарей, которые действительно совсем умолкли, после того как взлетел у них еще один погреб.
Корнилов взъехал на Малахов курган и сошел с лошади. На Малаховом было очень жарко. Три английские батареи действовали по кургану; на одной развевался английский флаг, и в ней до начала бомбардировки было видно двадцать четыре амбразуры, другая была подле шоссе, третья — знаменитая пятиглазая, то есть в пять амбразур, стояла на скате холма, у верховья Килен-балки. На верхней площадке башни был такой ад, что прислуга оставила орудия. Только внизу Истомин с успехом отстреливался из земляных батарей. Корнилов спустился в нижний этаж.
— Владимир Иванович, — сказал он Истомину, — отчего вы не прикажете перевязывать здесь раненых? Кажется, это удобно.
— В этой сумятице я не догадался, — сказал Истомин.
— Да и доктора у вас здесь нет. Я сейчас же пошлю кого-нибудь за доктором на перевязочный пункт.
Отдав приказание и посмотрев на действие наших орудий, Корнилов сказал:
— А жаль, что нельзя угостить их сверху. Неужели никакой нет возможности? Я взойду сам на верхнюю площадку, посмотрю, что можно сделать.
— Как вам угодно, Владимир Алексеевич, — горячо сказал Истомин, — туда я не пущу вас! Да там и нет никого. Неужели вы мне не верите на слово, что мы бросили верхнюю площадку по невозможности укрыться там от ядер?
— По-моему, — сказал Корнилов, — следовало бы в таком случае вообще прекратить огонь с башни. Наши орудия малокалиберны, а у них — чудовищного калибра. Мы только терпим потерю в людях без особой пользы.
— Если прикажете, я прекращу огонь. Башня умолкла, продолжали пальбу только земляные батареи.
— Теперь мы все видели, пора и домой, — сказал Жандр и, взглянув на часы, добавил: — Скоро уже половина двенадцатого, пора бы и пообедать.
— Постойте, — сказал Корнилов, — мы поедем еще туда (он указал на Ушакову балку), а потом и домой.
Он также хватился было за часы, но вспомнил, что отослал их в Николаев жене.
— Ну, пойдем, — сказал он и направился к брустверу, за которым стояли оставленные лошади.
Жандр поспешил за адмиралом. Кврнилов подходил уже к брустверу, Жандр был в двух шагах от Корнилова, как вдруг ему послышался глухой звук как бы от падения тяжелого мешка на землю, и на грудь Жандра брызнула кровь. Корнилов пошатнулся и упал бы совсем навзничь, если бы Жандр не подхватил его голову. Другие офицеры бросились на помощь, подняли адмирала на руки и положили за бруствером, между орудиями. Ядро раздробило Корнилову левую ногу у самого живота.
— Отстаивайте же Севастополь… — сказал Корнилов и, не испустив ни одного стона, лишился чувств.
Офицеры и матросы хлопотали подле Корнилова, пришли два врача, за которыми посылал Жандр в Корабельную слободку, и, осмотрев раздробленную ногу Корнилова, принялись за перевязку, качая головами.
— Господа, — сказал Жандр, — я еду сообщить о нашей страшной потере генералу Моллеру и Нахимову… В случае штурма все будут ждать распоряжений Владимира Алексеевича… Надо предупредить… По дороге забегу в госпиталь.
Жандр спешил как мог, но, не успев еще съехать с кургана, почувствовал удар как бы камнем в руку и жестокую боль. Убедившись, что это не рана, а контузия, он продолжал путь, завернув в госпиталь, послал на курган лучшего оператора и носилки, а сам стал искать Моллера и Нахимова. Моллера он нашел на шестом бастионе, а на пятом ему сказали, что Нахимов поехал домой обедать. Нахимов обедал наскоро и один; подавал ему денщик, обративший внимание на кровь, запекшуюся на лбу у Нахимова, за что барин сказал ему: 'Да ты, братец, совсем дурак-с' — и продолжал обедать. На столе стояла неизменная бутылка марсалы, уже до половины осушенная. Когда вошел Жандр, Нахимов, увидя его озабоченным и растерянным, спросил, как бы предчувствуя что-то недоброе:
— Где Владимир Алексеевич?
— Он ранен, опасно ранен ядром и едва ли останется жив, — сказал Жандр. Нахимов вскочил с места.
— Где он? Говорите! Такой человек, как Корнилов, и вдруг ранен! Другого такого нет-с и не будет! Вот истинное несчастье! Уж лучше меня бы хватило ядром или кого другого, но только не его! Поймите, молодой человек, вы, вероятно, его полюбили за короткое время, а ведь так его знать, как я его знаю-с!.. Я старый моряк, и, поверьте, мне не стыдно перед вами: вы видите, молодой человек, я плачу, да, я плачу-с!
