Глава двадцать восьмая.
Анжела
Девушка вошла, скинула капюшон, и тут Влас узнал ее. Это была Анжела из краснопресненского притона. Он хорошо запомнил ее по фотографии в альбоме, который мамаша демонстрировала ему при первой встрече.
– Вы что на меня так смотрите? – испуганно спросила девушка.
– Вы случайно не Анжела?
– Анжела. А вы откуда знаете?
Нервы Власа не выдержали. Он стремительно рванулся вперед и, схватив девушку двумя руками за горло, прижал к стене.
– Нет, это ты скажи, откуда знаешь мой адрес?! – закричал он. – Ты что, по совместительству на мамашу и на благотворителей 'Утренней Звезды' работаешь? Говори, или я тебя придушу!
У Анжелы брызнули слезы. Задыхаясь, она прохрипела:
– Я говорить не могу. Ты меня задушил, дурак.
Влас разжал руки.
– Говори.
– Ты, дурак глупый, – с интонацией обиженной девочки запричитала Анжела, – я жизнью рискую… Я ради Василисы. Если мамаша с Князем узнают, мне крышка! А ты меня душишь! – Анжела опять залилась слезами.
– Прости. Я не прав. Все, я больше тебя не трогаю. Толком объясни.
Девушка немного успокоилась:
– Я за тобой от нашего дома до твоего подъезда по пятам шла. Вот так и узнала адрес. Только подойти сразу не рискнула. Не хотела, чтобы меня кто-нибудь вместе с тобой на улице видел. Потом внизу у подъезда бабушек расспросила, где ты живешь. Они сказали. Вот я и пришла… Василиса, до того как ее убили, несколько страниц из своего дневника вырвала и попросила, чтобы я их тебе отдала. Тут вот еще конверт с обратным адресом ее родителей в Иркутске, может, пригодится.
– Что ты говоришь!? Ее убили? – отшатнулся Влас.
– А ты что, мамаше поверил? Она тебе, небось, сказку про самоубийство рассказала? Ну да, – это официальная версия. Так и милиция с врачами записали. А только было все не так!
– А как?
– Вчера Василиса тебя ждала. Она мне все рассказывала, мы с ней подруги. А тут, откуда ни возьмись, Князь нагрянул, клиент особой важности. Она сначала сникла, а потом смотрю приободрилась. Я думаю: 'Что будет? Что будет? Наверно, Василиска что-то затеяла', – и точно. Приехал Князь. А Василиса выходит из комнаты и прямо Князю и мамаше говорит: 'Все, не буду я больше проституткой! Это Христу боль приносит! А Он нас любит'. Представляешь, так и сказала. Ну, мамаша да и девчонки, кто слышал, – все с катушек послетали. А Князь, как будто ждал такого ответа, спокойно так заявляет: 'Пожалей маму с папой, доченька'. Василиса вся покраснела, как вишня, подошла к Князю да как перекрестит его, да как крикнет: 'Да воскреснет Бог и расточатся враги его!'. Он аж весь взвился. Как вмазал ей кулаком, она в другой конец коридора отлетела. Мы с девчонками все по комнатам попрятались со страху, дрожим, потому что с Князем такие шутки плохо кончаются. Потом вроде все стихло. Тут ко мне Василиска прибежала трясется вся, но радостная такая, как победительница. 'Вот, – говорит, – из дневника моего самое важное, отдай, – говорит, – Власу. Он поймет'.
– Как она сказала?
– 'Он поймет', говорит. А потом Василиса мне рассказала, что Князь в гневе уехал, а мамаша предупредила, что теперь ее, Василису, приговор ждет. Я Василиску спрашиваю: 'Тебе что, жить надоело? Убежала бы, – говорю, – тайно'. А она задумалась, как глянула на меня, словно до пяток огнем прожгла, а потом обняла ласково и говорит: 'Я, Анжелочка, жить только начинаю. А тайно убежать мне никак нельзя. Влас меня выкупить хотел, а Божья воля иная. Мне Боженька лучший путь приготовил. От меня Боженька хочет, чтобы я как блудила открыто, так открыто и каялась, чтобы все наши девочки слышали'. А потом помолчала и тихо так говорит: 'Спаситель ради нас пострадал, и нам в Его страдании доля есть, сладкая доля!'. Мне все-все ее слова в память врезались, как будто я их наизусть выучила. Потом вдруг Василиска в ноги мне повалилась. Я аж отпрыгнула. 'Прости, – говорит, – меня. И не забудь. Потом сама все поймешь. Я на брачный пир иду, на чистое ложе, нескверное, смертное. За свою и твою тишину, – так и сказала. – Я, Анжелочка, пострадать хочу, пострадать за Христа Страдальца'. Сказала и выбежала. А я ничего понять не могу. И страшно мне, и радостно. Вот, думаю, убьют они ее или искалечат, но зато, как она Князя с мамашей сделала. Не видать им больше Василиски. Живой она им не дастся. Все! Вырвалась на свободу птичка!
– А как же они ее убили?
– Просто. Оказывается, Князь от нас прямиком к Жану поехал, это наш главный. Нажаловался ему на Василису и стал смертного приговора требовать. Жан, говорят, упирался. Но этот вампир своего добился. Зануда такой. Прислал Жан трех мальчиков на помощь Батону. Трое должны были ее держать, а один шприц с ядом в пятку всаживать. Только когда они к Василисе в комнату вломились, она им говорит: 'Я знаю, вы меня убивать пришли. Не делайте этого. Это очень плохо. Вы не меня, вы себя убьете, и Господу тоже больно будет, потому что Он любит вас'. У них прямо челюсти поотвисали. Но потом они в себя пришли и прут на нее. Она тогда иконочку Бога взяла и говорит им: 'Не трогайте меня. Я смерти не боюсь. Со Христом мне смерть не горька. Смерть мне обручальное кольцо на палец наденет. Я знаю, все вы перед делом и после дела в церковь бегаете свечи ставить. Только свечи в руках убийц нераскаянных – черные, смоляные. Они не аромат, а зловоние источают. Но я буду просить, чтобы Милостивый Господь простил вас. Пусть Боженька примет меня от вас, как живую свечу. Ну что, мальчики православные, как убивать меня будете?'. Парни решили, что она свихнулась и говорят: 'Ложись на кровать прямо в одежде, только обувь скинь. Сделаем тебе укол в ногу, и все'. Василисочка наша иконочку поцеловала, крепко-крепко ее к груди прижала и легла. Они ей шприц и всадили в пятку – 'поцелуй змеи' у нас называется. А она на кровати лежит, куда-то вверх смотрит и говорит: 'Сделай, Господи, ложе мое скверное, ложем нескверным'. А потом у нее вроде как предсмертный бред начался. Она все повторяла: 'Тебя, Жених мой, люблю, и Тебя ищу я в страданиях…'. Так и умерла с этими словами. Мы с девчонками под дверью подслушивали и в замочную скважину подглядывали, хоть и жутко было. А потом ночью на кухне Батон разоткровенничался под мухой. Мы все в шоке были. А утром, как ни в чем не бывало, мамаша скорую и милицию вызвала. 'У меня, – говорит, – одна квартиросъемщица отравилась. Несчастная любовь наверно'. Ну, те уши и развесили. Мы-то про 'поцелуй змеи' уже слышали. Врачи ничего определить не могут. Они думают как? Раз яд в крови есть, а следов насилия нет, значит, самоубийство. Дырочка-то на пятке малюсенькая. Если не знать, ее ни в жизнь не найдешь. А, может, мамаша и приплатила еще кому надо… Ну вот, а когда я тебя у подъезда увидела, бегом в свою комнату. Бумаги Василискины схватила и вниз. Дождалась, пока мамаша отчалила, и за тобой. Так и шла до метро, а потом в метро, а потом опять по улице до подъезда. Думала, ты заметишь, но тебе, видно, не до того было.
Влас пораженно молчал. Потом спросил:
– Как жить теперь будешь?
– Как? – не поняла девушка.
– К мамаше вернешься?
Анжела удивленно смотрела на Власа, словно он задал ей вопрос о чем-то невероятном:
– Я не думала… А как не вернуться?
– Подруга твоя знала как. Если бы ее не убили, то там ее уже не было бы. Мы бы ей помогли.
– Я догадывалась.
– Только не понадобилась ей помощь. Она ведь тебе сама про это сказала. Василиса выше всех земных расчетов оказалась. Я совсем не ожидал. Но я рад. Я очень за нее рад. Она Бога возлюбила по- детски, а Он сразу на руки Свои ее скорбную душу взял. Вот и весь смысл жизни.
– А что мне и вправду можно не возвращаться обратно или ты шутишь? – неуверенно спросила
