– Нет!
Хани бросилась к двери, из которой вышла Шанталь, и побежала по коридору. Она не позволит поступить с ней таким образом! После всего, что ей пришлось вынести! Кому-нибудь придется за это заплатить!
Шанталь звала ее, но Хани уже увидела в конце коридора металлические двери с горящей над ними красной лампой, и голос сестры прозвучал для нее словно с расстояния в тысячу миль. Когда она подбежала к дверям, сердце ее вырывалось наружу. Хани изо всех сил толкнула дверь и ворвалась в студию:
– Сукины дети!
К ней недоуменно повернулось полдюжины голов. Все они находились в глубине студии около какого-то оборудования – размытые в полумраке мужские и женские лица. Одни стояли, другие сидели вокруг стола, заставленного кофейными чашками и пакетами из-под еды. Эрик Диллон стоял с сигаретой, прислонившись к стене, но даже его очарования оказалось недостаточно, чтобы заставить ее забыть о свершившейся здесь несправедливости.
Со стула вскочила высокая и суровая женщина.
– Минуточку, юная леди, – сказала она, приближаясь к Хани. – Вам здесь делать нечего!
– Мы с сестрой проделали весь этот путь из Южной Каролины, сукины вы дети! – закричала Хани, отбросив стоявший у нее на пути складной стул. – Мы прокололи три шины, потратили почти все наши деньги, а вы не уделили ей и пяти минут!
– Вызовите охрану! – бросила через плечо женщина. После этого Хани обрушила всю свою ярость на нее:
– Шанталь красива и мила, а вы обошлись с ней как с кучей раздавленного собачьего дерьма…
Женщина щелкнула пальцами:
– Ричард, ну-ка убери ее отсюда!
– Думаете, раз вы такие большие голливудские шишки, то можете обращаться с ней, как с мразью! Да ты сама мразь, ясно тебе?! И ты, и все эти козлы вокруг тебя!
Еще несколько человек повскакивали со стульев. Хани повернулась к ним – глаза горят, в горле ком.
– Вы все будете гореть в аду! Вы будете корчиться в адском огне вечность и…
– Ричард! – лающим голосом позвала женщина. Рыжеволосый толстяк в очках вышел вперед и схватил Хани за руку:
– Убирайся отсюда!
– Черта с два! – Размахнувшись ногой, Хани изо всех сил ударила его по голени и сама зашипела от боли, ушибив через жалкие шлепанцы незащищенные пальцы ног.
Мужчина, воспользовавшись ее замешательством, стал подталкивать ее к двери:
– Это закрытое заседание. Нечего здесь скандалить!
Хани отчаянно сопротивлялась, тщетно пытаясь вырваться из его цепких пальцев:
– Отпусти меня, безмозглый баран! Я уже убила одного такого! Я убила троих!
– Вы вызвали охрану? – раздался новый голос, принадлежавший седовласому джентльмену в рубашке и галстуке, явно смахивавшему на начальника.
– Да, Росс, я вызвал, – ответил ему кто-то. – Они уже идут сюда.
Хани протащили мимо Эрика Диллона, бросившего на нее отсутствующий взгляд. Толстяку Ричарду удалось дотащить ее почти до самых дверей. Он был сырым и рыхлым и вряд ли бы справился с кем-нибудь покрепче. Но Хани была такой маленькой. Если б только она была покрупнее, посильнее и помужественнее! Она бы ему показала. Она бы им всем показала!
Хани колотила толстяка кулаками, осыпала всех самыми скверными словами, которые только могла вспомнить. Они все так самоуверенны и самодовольны, богаты, всех их дома ждали семьи и постели, где можно провести ночь.
– Отпустите ее, – произнес кто-то за спиной Хани, растягивая слова. Голос был резким и усталым.
Женщина с суровым лицом негодующе втянула воздух.
– Только после того, как ее выведут отсюда!
Снова раздался усталый голос:
– Я сказал, отпустите ее!
Вмешался седовласый джентльмен по имени Росс:
– Не думаю, что это мудрое решение.
– Меня не волнует, мудрое оно или нет. Ричард, убери от нее руки.
Свершилось чудо, и Хани оказалось свободной.
– Подойди сюда, хани[4]!
Откуда ему известно ее имя? Девушка повернулась к своему спасителю.
Рот у него был окружен глубокими, как борозды, складками, а лоб разделял след от шляпы: выше следа кожа была бледной, а ниже – покрыта темным загаром. Мужчина был худ и строен, и Хани сразу отметила, что у него саблевидные ноги наездника. Первой ее мыслью было, что этот человек сошел с афиши, где красовался со «стетсоном» на голове и с «Мальборо» в зубах; правда, для афиш лицо было чересчур уж
