либо потерять всю собственность, либо продать ее половину и получить возможность снова стать на ноги. Я предпочел продать часть одному местному человеку, которого я знал и уважал, но, несмотря на контракт, который мы заключили, он был вынужден вскоре, в свою очередь, уступить свою долю другому, которого я считал в высшей степени бесчестным и непорядочным. Именно тогда я и принял решение завещать Биндабурру тебе, потому что никак не мог иным образом помешать тому, чтобы она попала целиком в его руки.
Избавиться от этого компаньона мне помог Гатри О'Нил, которому так же, как и мне, небезразлична судьба имения. Он позволил мне по-прежнему управлять ею по своему усмотрению, как если бы я был ее полновластным хозяином, по негласному соглашению, что после моей смерти бразды правления перейдут к нему. Я чувствую себя в неоплатном долгу перед ним. Он заслуживает Биндабурру, однако это имение — все, что я могу оставить тебе. Я знаю, что у тебя своя жизнь в Лондоне, и смею надеяться, что ты позволишь Гатри выкупить мою долю собственности, а на полученные деньги сможешь приобрести что- нибудь в память обо мне. Я также надеюсь, что ты когда-нибудь сможешь приехать и увидеть Биндабурру своими собственными глазами. Я уверен, что Гатри с радостью примет тебя. Он прекрасный человек, и я не сомневаюсь, что он понравится тебе.
Глаза Дороти застили слезы. Его друг и поверенный, несомненно, многое исправил в письме, но все равно от этих строчек веяло духом дяди Стива.
Она допустила чудовищную несправедливость в отношении Гатри. Ее дядя считал его прекрасным человеком, и у нее было много оснований согласиться с ним, и тем не менее она поверила, что Гатри способен на запугивание и обман. Гатри, без сомнения, заслужил Биндабурру, как и было сказано в письме, но еще больше он заслужил ее доверие, а она так обошлась с ним! Дороти лежала, уткнувшись лицом в подушку, и плакала.
Почему она не подождала пару дней, прежде чем отправиться в Австралию? Судя по дате на штемпеле, письмо должно было прийти сразу же после ее Отъезда. Все могло бы сложиться по-другому, если она прочитала его прежде, чем заявиться в Биндабурру.
Успокоившись, Дороти написала два письма: одно — в нотариальную контору в Сиднее, другое — Гатри. Это письмо отняло у нее немало сил и времени. В итоге получилось следующее:
«Милый Гатри!
Сегодня я написала нотариусу и попросила перевести на твое имя мою долю собственности в Биндабурре. Очень прошу, не надо посылать мне никаких денег. Теперь я знаю, что дядя Стив действительно хотел, чтобы она перешла к тебе. Я сохраню в сердце память об этом чудесном месте. Я также знаю теперь, как нелепо было с моей стороны обвинять тебя в корыстном и бесчестном отношении к дяде. Я не могу выразить словами, как я сожалею обо всем, что я сказала тебе».
Дороти перечитала написанное. Письмо не выражало и малой толики того, что она переживала, но что еще она могла сказать? Добавив в конце «Прости меня», она подписала свое имя и положила листок в конверт. Как могла она написать Гатри о том, что любит его, после того как столь жестоко обошлась с ним? Она вспомнила их последний разговор, презрение в его глазах, когда он захлопнул перед ней дверь своей комнаты.
Теперь она могла надеяться лишь на то, что он, возможно, сумеет простить ее. Если он и вправду любил ее, он, несомненно, прочтет ее письмо и, увидев, что она раскаялась, может быть, попросит снова приехать в Биндабурру.
С чувством, что она сделала все, что в ее силах, Дороти отнесла письма на почту.
В течение следующих дней она каждое утро заглядывала в почтовый ящик, хотя и знала, что почта обычно подолгу лежит в Уинтонер прежде чем кто-нибудь заберет ее, и что бесполезно ждать ответа раньше чем через три недели. Тем не менее каждый раз, когда она открывала дверцу ящика, сердце ее чуть ли не выпрыгивало из груди.
Друзья Дороти делали все возможное, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей. Чтобы доставить им приятное, она старалась казаться веселой и радостной, но каждый раз, просиживая в театрах, ресторанах, барах и дискотеках, нагруженная всевозможными слухами и сплетнями, она мысленно возвращалась к тихой протоке в Биндабурре, где единственными звуками были крики птиц и поскрипывание половиц веранды под ногами Гатри. Она тосковала по тому простору, по тем чистым и ясным звездным ночам и по Гатри. По ночам она лежала без сна, вспоминая его прикосновения, охваченная любовью и отчаянием.
Прошло три недели, четыре, пять, семь, и Дороти уже смирилась с мыслью, что Гатри не напишет. Не получит она никакого письма от него, сообщающего, что все забыто, и умоляющего сесть на первый же самолет, отправляющийся в Австралию. Видимо, он недостаточно любил ее, чтобы простить, а может быть, и вовсе не любил. Теперь Биндабурра стала его полной собственностью, и вряд ли он вспоминает о ней, Дороти. Почему бы ей просто не принять это как данность, ведь жизнь продолжается?
А когда на следующее утро пришло письмо от нотариуса, разбилась и последняя крохотная надежда.
«Передача вашей доли собственности в имении мистеру О'Нилу завершена, — сообщалось в письме. — Мистер О'Нил настоял на том, чтобы заплатить за нее чрезвычайно высокую цену. На ваше имя открыт счет в ожидании дальнейших распоряжений».
Все кончено. Биндабурра больше не принадлежала ей, и последняя ниточка, связывающая ее с Гатри, была оборвана. В отчаянии Дороти сунула письмо в карман и выбежала прочь из дома.
Лондон наслаждался запоздалым летом, улицы были залиты светом, но Дороти не обращала на это внимания. Чувство опустошения сменилось бешеным приливом ярости. Она сердилась на Гатри за то, что он притворялся, что любит ее, когда все, что ему нужно было сделать, — это просто немного подождать, сердилась на себя за то, что продолжала на что-то надеяться, когда все уже давно было кончено.
Дороти не заметила, как очутилась у ворот зоопарка Бэттерси. Первое, что она увидела, войдя в них, был небольшой кенгуру, пристально глядящий на нее сквозь прутья вольера. Молодая мама стояла возле клетки, держа за руку свою дочурку, и объясняла ей, что это за странное животное и откуда оно родом.
— А что такое Австралия? — спросила девочка.
— Это такая страна, очень-очень далеко отсюда.
Страна, залитая режущим глаза светом, где царят тишина и спокойствие, а горизонты пустынны и бескрайни. Никогда еще, казалось, она не была так далеко!
Дороти сочувственно взглянула на кенгуру, заточенного за прутьями ограды, и пошла дальше по направлению к озеру. Время было обеденное, и офисные служащие, лежа по старой традиции прямо на траве, читали газеты и ели сэндвичи, не обращая внимания на разгуливающих тут же голубей.
Дороти опустилась без сил на одну из свободных скамеек на берегу. Серая белка принялась описывать круги вокруг нее, то и дело останавливаясь, чтобы посмотреть, не заметила ли девушка ее старания и не собирается ли угостить чем-нибудь. Однако Дороти не замечала зверька, она смотрела на озеро, вспоминая тихую гладь протоки, где вместо уток и голубей были попугайчики и пеликаны, а вместо аккуратно подстриженной травы под ногами — только кусочки сухой эвкалиптовой коры.
Одиночество и тоска снова подступили к ней, и слезы потекли по ее лицу. Дороти пыталась вытереть их, но они тут же появлялись снова, и какой-то прохожий выбрал именно этот момент, чтобы подойти и присесть на скамейку рядом с ней.
Отвернувшись в сторону, Дороти полезла в карман за салфеткой, и тут же перед ее глазами возник платочек.
— Вот, возьми, — произнес голос Гатри.
Дороти застыла. Было ли это лишь плодом ее воображения, или она правда услышала его голос? Медленно, очень медленно она повернула голову.
Гатри сидел возле нее на скамейке с платком в руке. Шляпы на нем не было: но если не считать этого, ничто в его облике не изменилось: все те же глаза, рот, спокойные мужественные черты лица.
