потанцевать?
Нед остается с четырьмя мужчинами и, ободряемый Чарлзом, предлагает, как новоприбывший, купить всем выпивку — предложение, которое все четверо благодарно принимают. Нед возвращается с напитками и сквозь гам кричит, что попал в трудную ситуацию, потому что не знает никого, кто по- настоящему
Скотт агрессивно мотает головой и кричит:
— Всегда появляется хорек, Нед. Он приходит в хорошее место, где людям хорошо, и притворяется, что ему тоже хорошо, а потом уходит и рассказывает про это место другим хорям, и тогда через месяц их являются целые орды, и дышать невозможно из-за хорячьего говна, которое везде навалено.
Здоровым глазом Нед скачет туда-сюда в поисках союзника или объяснения, а вторым глазом равнодушно скользит над их головами.
— Я не буду в этом участвовать, — сердито говорит Скотт и немедленно спиной вперед засасывается в толпу.
— Не обращай на него внимания, — говорит Чарлз. — Валяй! Мы все живем тут не один год. Мы тебя прикроем, Недди.
Парнишка с облегчением благодарно улыбается. Достает из рюкзака большую записную книжку и пачку отксеренных карт и списков, и начинает бодро записывать все вранье, какое только могут выдать Чарлз, Марк и Джон.
— Гей-клуб, — говорит Марк про добрых три четверти озвученного Недом списка ночных клубов. — Голубой. Голубой и садо-мазо. Нормальный, но с уклоном. Голубой. Для бисексуалов и интересующихся.
Нед выказывает некоторое удивление такой пропорцией. Марк жмет плечами:
— У каждого поколения свой Содом. По каким-то причинам Будапешт сейчас стал самым голубым городом Европы.
— Я бы не стал писать цены в форинтах у этих отелей, — говорит Чарлз, заглядывая в Недовы записи. — Страна официально переходит на американские доллары через восемь месяцев. Это решено.
— У тебя уже был случай побывать в зубном музее? — Джон печатными буквами пишет на страничке «Стоит побывать» Скоттов адрес. — Самое большое в мире собрание слепков зубов знаменитых людей. Гипсовые модели — зубы Сталина, Наполеона и все такое. Симуляции, увеличенные фотографии. Там можно пройтись ниткой по восковой модели в натуральную величину и посмотреть, что за пакость выловишь из зубов Ленина, например.
— В войну там многое погибло, — вздыхая и с грустью покачивая головой, говорит Марк.
Пока Чарлз подробно описывает фантастический вид со зрительской галереи товарной биржи, где венгерские бизнесмены в костюмах продают (а иногда и забивают) настоящий живой скот в операционном зале, в офисном здании в центре города, и буквально торгуют свиными потрохами, а Марк влезает с описанием публичных секс-павильонов, которые раз в год, на день Святого Жольта, с восхода до полудня открываются в венгерских деревнях вот уже шестьсот лет, и Нед изо всех сил торопится записать, предвкушая место редактора уже на третьем курсе, Джон опять чувствует у себя на плечах отделенные от тела руки, которые сползают ему на грудь, потом массируют живот.
— Ты здесь, ищешь сладких удовольствий, дорогой братец, — шепчут ему в ухо, и Джон видит, что Чарлз смотрит на него и на его невидимую, но очевидную массажистку, склонив голову в зарождающейся радости.
— Искал, да. — Джон отвечает громко, для Чарлза. — Он только что пошел за выпивкой и сказал, что надеется, ты сегодня появишься. — Джон машет рукой туда, где последний раз видели Скотта.
— Жалко. Нам надо бы планировать умнее, любимый братец, — раздается шепот, на сей раз сопровождаемый кратким мокрым вторжением в слуховой канал — не иначе язык. Джон резко наклоняется вперед, чтобы освободиться и спрятаться от Чарлза, который все глазеет на них, не скрывая любопытства и веселья. Джон поворачивается, чтобы продолжить открытый разговор с остальной Марией, но ее уже всосала обратно пульсирующая масса.
Марк рассказывает Неду о сложностях вражды и противоречивых союзах между Густавом Неаппетитным, Отто Ларингианским и Лайошем Грубияном («Вам, наверное, известна эта знаменитая цитата: „Власть — это чудесно, а абсолютная власть —
— Что? — спрашивает Джон, но Чарлз молчит, полуулыбка появляется и исчезает с его лица.
Возвращается Скотт, и Чарлз говорит:
— Здесь сейчас была Мария.
— Искала тебя, — добавляет Джон.
Скотт отправляется на поиски Марии.
— Что?! — повторяет Джон громче, но видит, что Чарлзов смех не идет на убыль. Джон уходит к бару.
Позже Джон возвращается к столу, Неда сменил какой-то высокий длинноволосый детина в джинсах, джинсовой рубашке и джинсовой куртке.
— Я на твой место? — спрашивает он со славянским акцентом, но с места не двигается, и что-то в его тоне ясно указывает, что никакой готовности к этому он не выразит. Он наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, и скручивает сигарету на столе. — Ты американец, как эти два?
Он мотает головой в сторону Чарлза и Марка, который бормочет: «Канадец».
— Бранко из Югославии, — бодро говорит Чарлз. — Он захотел присесть. Он классный.
— Из Сербии, — поправляет длинноволосый с суровым лицом.
— Какая разница? — спрашивает Джон, наполовину смеясь.
— Разница? Разница Черногория, Босния, Хорватия, Словения, Македония, — отвечает Бранко с омерзением, лижет и заклеивает папиросную бумагу и хлопает по джинсовой куртке в поисках зажигалки. — Большая, на хер, разница.
— Да ладно, — говорит Джон, не замечая Марковой тревоги и Чарлзова нетерпеливого внимания. — Не говори мне, что хотя бы можешь их различить. Вы, ребята, все на вид одинаковые. Поживи для сравнения где-нибудь, где есть настоящие расовые проблемы, скажем, в Нью-Йорке, где сразу видно, кто есть кто.
— Я серб! Я — серб! — Бранко рывком вскакивает и склоняется через стол, так что своим носом почти касается Джонова, и бьет себя кулаком в грудь. — Я — серб! — В углах рта у него пузырится слюна. — Я — СЕРБ!
— Восхитительно доходчиво, — выдавливает Джон и снова ныряет в людское море.
Он проталкивается к лестнице, ориентируясь на звук. Узким задымленным проходом, наступая на ноги и отводя чужие локти от своих глаз, Джон спускается в кишение и стенания «Жопы-кассы». В стороне он видит целующихся Скотта и Марию. Скотт показывает на потолок, корчит сердитую рожу и что-то говорит Марии, но тут она его щекочет, и он смеется. Джон втискивается в массу танцующих, выискивая Эмили и Брайона, не зная еще, как ему ненавязчиво их разделить.
Получая толчки и тычки, уворачиваясь от взметающихся рук и ног и мотающихся голов, пихая в ответ пихающих его, проклиная глупость Эмили, ушедшей с Брайоном, словно тот не был самым неприемлемым партнером в истории взаимоотношений полов, Джон слышит, как женский голос вроде бы произносит его имя. Высматривая знакомое лицо, он проталкивается к стене, его снова окликают и затаскивают в одну из стенных ниш. Она совершенно лысая, но Джон находит ее прекрасной. Тонкие выгнутые брови подсказывают, что волосы у нее были бы черными.
— Ты Джон Прайс.
Она пытается перекричать музыку. Американка. Джону остается только согласиться, что он Джон Прайс. Она смеется его смущенной улыбке и бесстыдному разглядыванию ее черепа.
— Давай! — кричит она и кладет его руку себе на макушку. — Немножко колется, потому что я с
