Начался воздушный налет. Часы показывали двадцать пять минут первого.
— Тревога, бомбят! — заорал я и кубарем скатился вниз в землянку.
Одевались мы как солдаты-первогодки во время тренировки по выполнению команды «Подъем». Выскочив наружу, сразу же побежали в сторону землянки комбата, до которой было метров двести. Воздух уже разрывался от рева реактивных двигателей, а в разных местах, и справа, и слева были видны вспышки разрывов бомб, сопровождавшиеся страшным грохотом. Неожиданно очень близко от нас разорвалась сразу серия ракет. В тот момент мы как-то не подумали о том, что можем быть поражены осколками, поэтому даже ни разу не залегли. Единственным стремлением было лишь одно — как можно быстрее добежать до места. Для меня лично этот кросс мог оказаться тогда последним в жизни. Дело в том, что на следующее утро Тарас обнаружил в куртке моей «офароли» сзади небольшое рваное отверстие: осколок прошел по касательной. По дороге нам попалось несколько испуганных солдат без оружия и почему-то босиком. В землянке, где кроме комбата были начальник штаба, офицер разведки и офицер связи, мы первым делом попросили сообщить об обстановке.
Какая может быть обстановка, — нервно ответил подполковник Зибиб. — Вы разве не видите, что нас бомбят?
Что сообщают с радара? — спросил Тарас.
— С радара сообщают, что их тоже бомбят, — ответил комбат.
О том, что радиотехническую роту действительно бомбят, мы знали и сами, поскольку до этого видели красные цепочки трассеров зенитных снарядов — батареи ложного радара вели огонь. Наш же пулеметный взвод ДШК молчал. Комбат объяснил, что стрелять в темноте нецелесообразно, поскольку самолетов все равно не видно.
— Если мы откроем огонь, то противник будет бомбить еще сильнее, — заметил Зибиб.
Весь этот разговор происходил в кромешной тьме. Египтяне погасили лампу, опасаясь, что свет могут заметить с воздуха и тогда нам ракеты не избежать. Для уточнения обстановки стали связываться по телефону с ротами, командирами батальона «Народной обороны» и радиотехнической роты. Дали радиограмму о налете в штаб бригады. Попытались по радио установить связь и с нашим «засадным» взводом, который еще в двадцать два часа должен был занять назначенную ему позицию вблизи РЛС.
Выяснилось, что все это время взвод в нарушение приказа находился не в засаде, а на позиции ложного радара. Сам же командир взвода, как выяснилось позже, распивал чай с командиром роты. К настоящей же РЛС взвод начал выдвигаться лишь с началом воздушного налета. Последним сообщением от командира взвода было: «Дальше двигаться не могу. Меня бомбят». В дальнейшем на наши вызовы взводный не отвечал.
Через пару дней, во время тщательного обследования района на маршруте выдвижения взвода мы не обнаружили ни одной воронки, ни от бомб, ни от ракет.
Где-то в половине второго ночи нам позвонил командир радиотехнической роты. Он сообщил, что видит пожар на позиции РЛС, а «сама станция, видимо, уничтожена попаданием бомбы и связи с ней нет». Это было последнее сообщение, которое мы получили с ложного радара в эту ночь. Связь была прервана. Вскоре прервалась проводная связь и со всеми ротами. Послать же связистов восстановить связь комбат категорически отказался, сославшись на то, что «солдаты могут погибнуть». Мы остались без связи и в полном неведении о складывающейся обстановке.
Интенсивность бомбежки тем временем продолжала нарастать. В какие-то моменты казалось, что до утра мы просто не дотянем. Одна из бомб упала в непосредственной близости от нас. Она разорвалась между землянками комбата и пункта связи батальона. Наша «мальга» содрогнулась от взрыва. С потолка посыпался песок, а воздух наполнился пылью и едким дымом. На следующий день, разглядывая маркировку на искореженных остатках стабилизатора бомбы, я подумал, что еще бы метра три-четыре поближе и от нашей землянки осталось бы только одно воспоминание.
В половине пятого утра солдат, выставленный комбатом для наблюдения, со ступенек землянки сообщил о странном звуке. Выбежав наверх, мы действительно услышали очень мощный и характерный рокот. Это был звук… работы двигателей вертолетов. Сразу же пришла мысль, что противник под прикрытием авиации будет высаживать десант. Быстро поднявшись на вершину ближайшего холма, мы смогли на какие-то секунды увидеть за позициями третьей роты темные силуэты, удалявшиеся в сторону пустыни. Тогда мы так и не узнали, почему же рота не открыла огня по этим вертолетам.
Вскоре все затихло. Вертолеты улетели. Слышен был только одиночный гул приближавшегося самолета. Стоя на вершине холма, мы даже не успели обсудить увиденное. Все произошло как-то неожиданно. По быстро нараставшему в нашем направлении звуку мы сразу поняли, что нас собираются атаковать. В те мгновения, когда мы сломя голову неслись по склону холма к землянке, над нами с каким-то то ли шипением, то ли свистом пролетели сразу несколько ракет. Они разорвались метрах в пятидесяти позади землянки.
— Слава Богу, перелет, — подумалось мне тогда.
Включив форсаж, самолет ушел в сторону Синайского полуострова. Вновь наступила тишина. Налет закончился. Было около половины пятого утра.
Совершенно разбитые, с трудом передвигая ноги от усталости, мы молча поплелись в свою землянку. На моей кровати сидел наш водитель.
Ну, как, Сулейман, страшно было? — как можно веселее спросил я. В ответ солдат лишь как-то криво улыбнулся.
Страшно.
Не раздеваясь, прилегли на кровати. Минут через тридцать-сорок раздался телефонный звонок.
— Мистер Игорь, — обратился ко мне комбат. — Евреи украли радар.
От неожиданности я сразу даже не понял сказанного.
— Как украли? Что конкретно украли? — переспросил я.
Ответ был невразумительным: украли то ли какую-то важную часть, то ли блок РЛС, то ли еще что- то…
Через несколько минут мы вновь были в землянке подполковника Зибиба. В действительности все оказалась гораздо хуже. Это мы поняли сразу, увидев расстроенное лицо комбата.
Из сбивчивых объяснений Зибиба узнали, что «на позиции радиолокационной станции больше нет». Она просто исчезла. Других подробностей подполковник не знал. Выяснилось, что о происшествии ему только что сообщил по радио командир взвода, который лишь к утру, наконец, добрался до места своей засады.
Решили, что с рассветом съездим на радар, и все посмотрим сами. Узнали, что в результате налета в батальоне погибли два солдата, и более десятка получили ранения. Погибших утром похоронили тут же в пустыне.
Договорившись о том, что комбат сообщит нам о времени отъезда, мы вернулись к себе в землянку. Немного вздремнули. Однако часов в восемь или девять утра нас разбудил майор, приехавший из штаба бригады на разбор происшествия. Он стал подробно расспрашивать нас о событиях прошедшей ночи.
Все остававшиеся до нового года дни мы занимались расследованием произошедшего. Стали выясняться некоторые подробности проведенной израильтянами операции, хотя абсолютно точной ее картины мы, конечно, не получили.
Теперь нам стало ясно, что все появления израильских вертолетов и самолетов-разведчиков в нашем секторе не были случайны. Противник тщательно готовился к операции. Интересно, что дней за десять до случившегося в батальон по каналам военной разведки пришло сообщение о тренировках израильских десантников на Синае — они отрабатывали захват какого-то объекта. Комбат тогда ничего не сообщил нам об этой шифротелеграмме. Не знали мы и о том, что на аэродромах в Абу-Рудайсе и Эт-Туре на Синае, выполнявших роль аэродромов подскока, накануне операции резко увеличилось число израильских самолетов.
Выяснилось, что около двадцати трех часов или несколько позже в район позиции РЛС прилетели два тяжелых вертолета французского производства «Супер Фрелон» (самый грузоподъемный вертолет в израильских ВВС того времени) с группой захвата. Именно об этих вертолетах и сообщал нам пост воздушного наблюдения. Следы колес шасси одного из них мы обнаружили в месте посадки, в глубокой лощине в метрах трехстах от станции. По этим специфическим следам на песке и был определен тип
