здравствуют союзники!
Обрубок говорил быстро, громко и не умолкая.
Вошел усач.
— Слышишь, отец? Этот легионер русский! — представил меня гусар.
— О, я очень счастлив, мсье! — учтиво сказал усач. — Вот уж действительно дорогой гость. Эй, Луиза! Эй, мать! Смотри, какие у нас гости! Русский доброволец! Вот это союзник так союзник!
— Сейчас иду! — послышался женский голос из кухни.
— Рассказывай пока, — настаивал гусар. — Много у вас в России солдат? А царь храбрый? А? Ты, вероятно, здорово его любишь? А? Говори!
Гусар забрасывал меня вопросами.
— Да, да, мсье, расскажите нам, в самом деле, про Россию, — поддержал и пианист.
При этом он наконец обернулся.
Это был юноша лет семнадцати с болезненно светлой кожей лица. Влажные, слегка приоткрытые губы обнаруживали несколько испорченных зубов. Юноша улыбался, у глаз ложились добрые и наивные складки, но оба глаза, странно выдаваясь из орбит, были закутаны в плотную и мутную желто-голубую пелену. Юноша был слеп.
— Да, он не видит! — с грустью сказал усач, заметив, что мы с Лум-Лумом смутились от неожиданности.
— Но это ничего не значит, он зато слышит за двоих! — весело поправил гусар. — Жильбер! Садиться-а- а-а! — произнес он врастяжку, тоном кавалерийской команды.
Дотащившись вплотную до слепца, он ткнулся ему грудью в колени. Слепец схватил его под мышки и поднял. Гусар подтянул стул. Впрочем, он тотчас повернулся на стуле лицом к спинке и, держась за нее, как ребенок, сполз назад наземь.
— Я и забыл про вино! Сидите, бородачи, здесь, я только сбегаю в погреб — и сейчас назад… Я мигом.
Шаркая по полу задом, обшитым кожаной подошвой, и стуча утюгами, он скрылся за дверью. В другую дверь вошла высокого роста, красивая, хотя и не очень уже молодая, женщина. Она была затянута в высокий корсет и носила полугородское, полукрестьянское платье.
— Зачем отпустили Марселя в погреб? Ведь он свалится когда-нибудь и убьется, — встревоженно сказала она и тотчас, сама себя перебивая, обратилась к нам с Лум-Лумом: — Здравствуйте, господа! Я счастлива видеть вас у себя! Простите мой вид, это не зрелище для глаз героев — старуха в грязном платье. Я готовлю обед,
А вид у хозяйки был вполне опрятный. Она кокетничала. Это нам нравилось. Какая странная семья!
Из коридора послышался голос гусара. Он напевал солдатскую песенку:
Гусар стучал утюгами и шаркал. Однако слова знакомой песни доносились четко:
За спиной у гусара, в мешке, остроумно прикрепленном к кушаку, оказалось шесть бутылок вина. Очевидно, седьмую гусар вылизал в погребе: глаза у него блестели, лицо было красное, и кивер съехал набок.
Поставив бутылки на стол и снова подойдя вплотную к брату, он ткнулся ему грудью в колени. Тот поднял его и молча посадил на стул.
Гусар стал разливать вино в стаканы.
скомандовал он, ударил своим стаканом о мой и о стаканы Лум-Лума и отца и залпом выпил.
— Не пей много, дитя мое Марсель, — сказала мать, — тебе вредно. Ведь скоро нам работать.
Гусар не дал ей говорить.
— Освободите подпругу, мама! — скомандовал он и снова стал разливать вино.
Гусар был из тех людей, которых вино веселит.
— Эй, Жильбер! — кричал он. — Давай что-нибудь этакое! Давай фландрскую! Живо-а-а-а!..
Слепец смущенно подвинулся к пианино и стал подбирать мотив, а гусар, покачиваясь с правого локтя на левый, запел:
— В другой раз подавай мне этот куплет погромче: он военный, — сказал гусар. — А второй можно мягче. Про красотку который.
— Хороша песня, бородачи? А? А тебе нравится, мама?
Слепой играл, усач выбивал такт ногой, а гусар подпевал:
